Мы полагаем, что главы из неоконченной книги, над которой он работал до конца своих дней, представляют немалый интерес. В них очерчены подробности литературного быта, да и просто быта 20-х и 30-х годов Москвы, Смоленска, Сергиевского Посада (нынешний Загорск), запечатлена жизнь знаменитого Дома Герцена, где в ту пору теснились самые разнообразные литературные группы и группировки, еще не объединенные в Союз писателей, описаны встречи с такими писателями, как М. Пришвин, Д. Фурманов, А. Платонов, А. Твардовский, А. Новиков-Прибой, многими другими.
Воспоминания привлекают искренностью и житейской достоверностью, тем, что они свободны от каких бы то ни было побочных, окололитературных суждений и целей, не замутнены полемикой вокруг фигур и направлений.
ФЕДОР КАМАНИН
ЛИТЕРАТУРНЫЕ ВСТРЕЧИ
Главы из книги
Мы полагаем, что главы из неоконченной книги, над которой он работал до конца своих дней, представляют немалый интерес. В них очерчены подробности литературного быта, да и просто быта 20-х и 30-х годов Москвы, Смоленска, Сергиевского Посада (нынешний Загорск), запечатлена жизнь знаменитого Дома Герцена, где в ту пору теснились самые разнообразные литературные группы и группировки, еще не объединенные в Союз писателей, описаны встречи с такими писателями, как М. Пришвин, Д. Фурманов, А. Платонов, А. Твардовский, А. Новиков-Прибой, многими другими.
Воспоминания привлекают искренностью и житейской достоверностью, тем, что они свободны от каких бы то ни было побочных, окололитературных суждений и целей, не замутнены полемикой вокруг фигур и направлений.
Глава первая
В МОСКВУ!
Нет, теперь бы я так не сделал, ни за что бы не решился на такой шаг! Подумать только, в 1922 году в самый мороз очертя голову помчаться в бел свет. Из тихого деревенского угла — в Москву, где голодно, холодно и на бирже тысячные толпы, о чем предупреждали меня. Разве это не легкомыслие? Был бы еще мальчишка, так ведь уже стукнуло двадцать пять.
Зачем же я покинул родные Ивановичи, семью, школу свою, в которой учительствовал пять лет, которую очень любил? Да не очень-то и за большим: хотел получить высшее образование и стать писателем. Только и всего. Одна попытка уже была: двумя годами раньше поступил я в Саратовский университет. Имел, видимо, расчет подрабатывать на волжской пристани. Но свалил меня сыпняк, потом возвратный тиф, еле остался жив. И вот снова собрался в путь, на сей раз в Москву.
Все были против, кроме учительниц Лосевых, дочерей бацкинского попа. Они работали поблизости, в Сельце, и обратили на меня внимание: в округе я был первый учитель из мужиков, самоучка да еще самородок, пишущий пьесы для Народного дома. Ну, они присмотрелись к такому субъекту и нашли, что из меня может быть толк, если только «образуюсь» по-настоящему.
— Сейчас для вас самое удобное время,— говорила мне средняя сестра, Софья Михайловна.— Таких, как вы, принимают в университет и без среднего образования. Так что торопитесь.
Я иначе смотрел на это. Ведь обошлись же без университетов Подъячев, Суриков, Дрожжин, да и Горький и многие другие. Побольше увидеть в жизни и много читать — это, я полагал, важней. Но понимал, конечно, что ученье никому не повредит. А больше всего тянули меня в Москву объявления о вечерах литературных групп. Было же такое время, когда газеты «Правда», «Известия» сообщали, что тогда-то и там-то соберутся члены Союза крестьянских писателей или «Кузницы». Я читал и думал, что вот это и была бы лучшая учеба для меня.
И в стужу адскую, в начале января, в самую неудачную пору отправился в столицу. Заведующий волоно легко отпустил меня. Он точно знал, что мне там не зацепиться никак.
— До скорой встречи,— сказал он мне. — Я на твое место пока никого ставить не буду.
Сначала я доехал по мальцевской узкоколейке до Брянска, там продал на рынке два пуда ржи за 1 800 000 рублей (такие были деньги), купил билет за 600000, да не до Москвы — до Смоленска, потому что прямые поезда тогда не ходили, с боями пробился с толпой на буфера между вагонами и поехал, коченея. Потом случилось чудо: на следующих станциях новые пассажиры затолкали нас сперва на площадку, потом в тамбур, а потом и в самый рай, в вагон. Само собой, и там мы стояли, и жали нас, как коноплю в маслобойке, но уж в тепле.
От Брянска до Смоленска ехал я часов двенадцать, там занесла меня толпа на товарняк, только мы взобрались — и вагоны заговорили, задергались, состав пошел, и снова я мерз до Ярцева, а там пришлось штурмовать пассажирский — буфера, тамбур, вагон, где я проспал стоя до самой столицы. И началась моя новая жизнь с того, что я заболел. К счастью, это была простая простуда, и земляки, у которых я остановился, а тогда все жили по знакомым, отходили меня.
Через неделю я уже носился по Москве в поисках пристанища и работы. Ни того, ни другого не нашел. Был и на бирже труда в Рахмановском переулке, записался в очередь, но узнал, что там и москвичи по году ждут. По всему выходило, что надо мне возвращаться домой, но и ехать было не на что: деньги мои истаяли. «Где ж выход-то?» — думал я. То есть, конечно же, я совершил безумный поступок, но позже многие писатели и поэты, ставшие мне друзьями, говорили, что тоже, подобно чеховским сестрам, твердили: «В Москву! В Москву!» — и двинули в путь тогда же. Видно, такое было настроение, такое было время.
Сейчас мне уже не вспомнить, как и почему я очутился в Доме работников просвещения в Леонтьевском переулке. Скорей всего услышал, что там дают бесплатные обеды безработным учителям, ну и пошел туда, а вот обедал ли, нет ли, этого не помню. Но оказалось, там-то и ждало меня опасение.
Это я вижу как сейчас: стою в растерянности в вестибюле бывшего особняка меховщика Михайлова, где разместились просвещенцы, стою в пальто с чужого плеча, в стоптанных сапогах, а на меня с лестницы смотрит хорошо одетый, сытый, с портфелем человек приблизительно моих лет и улыбается добродушно, чуть иронически. Я тоже ответил ему улыбкой, да еще и спросил:
— Что вы так смотрите на меня?
А он в свою очередь меня спрашивает спокойненько этак:
— Учитель?
— Да,— отвечаю ему я.
— Из какой губернии?
— Из Брянской.
— А зачем в Москву?
Я человек до удивительного иногда откровенный, доверчивый, наивный. Даже и теперь, дожив до седых волос. И как это ни покажется странным, доверчивость моя не раз выручала меня из беды. Так было и на сей раз. Тут же как на духу я выложил этому красавцу все о себе.
— Есть,— говорю,— где-то Союз крестьянских писателей, да не знаю, как его найти. Может, помог бы мне если и не устроиться в Москве, то хоть выехать отсюда.