Среди них я заметил совсем юную девушку, не больше девятнадцати лет, со светлыми по-детски волосами и узким голубоглазым лицом. На ней было светлое платье с голубыми оборками, она довольная сидела на стуле и ловила каждое слово. Я не смотрел в ее сторону, но наступил момент, когда ее звезда вспыхнула на моем небосклоне и я увидел ее тоненькую фигурку и искреннюю, еще нерешительную прелесть, заключив их в свое сердце, и услышал дивную мелодию, внутри которой она двигалась как в коконе. Тихая радость и умиление заставили мое сердце биться легко и быстро, и мне хотелось заговорить с ней, но я не знал, что бы сказать такое значительное. Она сама говорила очень мало, больше улыбалась, кивала и давала нараспев короткие ответы своим легким мелодичным голосом, словно парящим в воздухе. На ее тонком запястье лежала кружевная манжета, из нее выглядывала детская ручонка с нежными одухотворенными пальчиками. Ее ножка, которой она играючи покачивала, была одета в высокий башмачок из тонкой коричневой кожи, и его формы и размер, как и кистей ее рук, находились в полной гармонии со всей ее приятной фигурой.

«Ах ты Боже мой, — подумал я и посмотрел на нее, — что за прелестная птичка это дитя! Какое счастье, что я вижу тебя в твою весну!»

Здесь были и другие женщины, блистательнее, чем она, многообещающие в своем зрелом женском великолепии, с умным и пронзительным взглядом, но ни у одной из них не было такой ауры и ни одну из них не окружала такая музыка. Они говорили, смеялись и вели свои войны взглядами глаз всех цветов. Они кокетливо и призывно втягивали в разговор и меня и выказывали мне свою симпатию, но я отвечал им словно во сне и всем сердцем оставался с блондинкой, стараясь вобрать ее образ в себя и не расплескать его аромат.

Я не замечал времени, а было уже поздно и все вдруг встали и забеспокоились, заходили туда-сюда, стали прощаться. Тогда и я быстро поднялся и сделал то же самое. На выходе мы облачились в пальто и подняли воротники, и я вновь услышал, как один из художников сказал юной красавице:

— Вы позволите мне проводить вас?

А она ответила:

— Да, но это будет для вас большой крюк. Я ведь могу взять извозчика.

Тут я быстро подошел и сказал:

— Позвольте мне пойти с вами, нам как раз по пути.

Она улыбнулась и сказала:

— Хорошо, спасибо.

Художник вежливо попрощался, удивленно посмотрел на меня и вышел.

Я шел по ночной улице рядом с милым созданием. На одном углу под тусклым фонарем стояли запоздалые дрожки. Она сказала:

— Может, мне лучше взять эти дрожки? Дорога займет полчаса.

И я попросил ее не делать этого. Тогда она вдруг спросила:

— Откуда вы знаете, где я живу?

— О, это совсем не важно. Впрочем, я этого и не знаю.

— Вы же сказали, нам по дороге. Так ведь?

— Да, это правда. А кроме того, я все равно бы пошел полчасика прогуляться.

Мы взглянули на небо, оно прояснилось и было усыпано звездами, а по тихим широким улицам гулял свежий прохладный ветер.

Сначала я очень смущался и не знал, о чем с ней разговаривать. Она, однако, шла без всякого стеснения, с удовольствием вдыхала чистый ночной воздух и время от времени делала радостное восклицание или задавала мне какой-нибудь вопрос, если ей что-то приходило в голову, а я старательно отвечал ей. Постепенно и я стал чувствовать себя свободнее, успокоился, и в такт нашим шагом у нас потекла спокойная беседа — о чем, этого сегодня я не смогу сказать.

Я помню только одно: как звучал ее голос — он звучал чисто, летал как птичка и был очень теплым, а ее смех спокойным и уверенным. Она шла в ногу со мной, и я никогда не ходил так весело и такой летающей походкой, и сонный город со всеми дворцами, воротами, садами и памятниками скользил мимо нас тихими тенями.

Нам повстречался старый человек, плохо одетый, едва державшийся на ногах. Он хотел разойтись с нами, но мы не дали ему этого сделать, мы освободили ему путь сразу с двух сторон, и тогда он медленно обернулся и посмотрел нам вслед.

— Да, смотри, смотри! — сказал я, и блондинка весело засмеялась.

С высоких башен слышался бой часов, удары разносились над городом ясно и четко на холодном зимнем ветру и сливались вдали, высоко в воздухе, в уходящее эхо. По площади проехали дрожки, по брусчатке стучали удары копыт, а колес слышно не было — на них были шины.

Рядом со мной весело и бодро шло прелестное юное создание, музыка ее души захватила и меня, мое сердце стучало в один такт с ее сердцем, мои глаза видели все, что видели ее глаза. Она не знала меня, а я не знал ее имени, но мы оба были беззаботны и молоды, мы были товарищами, мы были как две звезды или два облака, у нас был один путь, мы дышали одним воздухом и чувствовали себя превосходно, не произнося ни слова. Мое сердце было вновь сердцем девятнадцатилетнего юноши и совершенно невредимым.

Мне казалось, мы так и должны идти дальше — без цели и без устали. Мне казалось, мы шли рядом немыслимо долго и этот путь не имел конца. Время словно стерли из памяти, хотя часы на башнях и отсчитывали его.

Но она вдруг неожиданно остановилась, улыбнулась, протянула мне руку и исчезла за дверью дома.

Второй вечер

Полдня я читал до ломоты в глазах, и не знаю, зачем их так напрягаю. Но как-то надо проводить время. Сейчас опять наступил вечер, и пока читаю, что я вчера написал, прошедшее опять распрямляется, бледное и отрешенное, но все же узнаваемое. Я вижу, как дни и ночи, события и мечты, продуманное и прожитое сплелось воедино и нанизалось одно на другое в смысловой последовательности; настоящая жизнь в ее непрерывности и ритме, с собственными интересами и целями, с чудными правами, как нечто само собой разумеющееся — все то, что было полностью утрачено мною с тех самых пор.