Миссис Шелтон не выезжала из города и, хотя было первое июня, грелась у камина, протянув ноги к огню; на ее розовом личике, у глаз, были такие же морщинки, как у маленького парикмахера, только рожденные жизнерадостностью, а не духом протеста. Она заулыбалась при виде сына, и морщинки ее словно ожили.

— Мой дорогой мальчик, как чудесно, что ты приехал, — сказала она. — А как поживает наша милочка?

— Благодарю вас, отлично, — ответил Шелтон.

— Она, должно быть, такая душенька!

— Мама, — запинаясь, проговорил Шелтон, — я так больше не могу!

— Не можешь? Что не можешь, дорогой Дик? Вид у тебя очень озабоченный. Пойди сюда, сядь рядом и давай уютненько побеседуем. Не унывай. — И, склонив головку набок, миссис Шелтон с подкупающей улыбкой посмотрела на сына. А он, натолкнувшись на ее неиссякаемый оптимизм, почувствовал себя таким подавленным и несчастным, как никогда еще за все время своего испытания.

— Мама, я не могу больше ждать! — сказал он.

— Да что же случилось, мой мальчик?

— Все очень плохо!

— Плохо? — воскликнула миссис Шелтон. — Ну-ка, расскажи мне подробно!

Но Шелтон только покачал головой.

— Вы, надеюсь, не поссорились?..

Она запнулась: вопрос показался ей таким вульгарным, — его можно было бы задать разве что слуге.

— Нет, — чуть ли не со стоном ответил Шелтон.

— Знаешь, мой дорогой Дик, мне это кажется немного странным, проворковала мать.

— Я знаю, что это кажется странным.

— Послушай, ты никогда раньше не был таким, — сказала миссис Шелтон, беря его за руку.

— Да, я никогда не был таким, — с усмешкой подтвердил Шелтон.

Миссис Шелтон плотнее закуталась в индийскую шаль.

— О, мне так понятно, что ты переживаешь, — весело, с сочувствием проговорила она.

Шелтон сидел, сжав голову руками и пристально глядя на огонь — веселый и изменчивый, как лицо его матери.

— Но ведь вы так обожаете друг друга, — продолжала она. — И Антония такая прелестная девушка!

— Вы не понимаете, — угрюмо пробормотал Шелтон. — Дело не в ней… и вообще ничего не случилось — дело во мне…

Миссис Шелтон снова схватила его руку и на сей раз прижала ее к своей мягкой, теплой щеке, давно утратившей упругость молодости.

— О, я знаю! — воскликнула она. — Мне так понятно, что ты переживаешь!

Но по сияющей безмятежности ее глаз Шелтон увидел, что она решительно ничего не понимает. И надо отдать ему справедливость, он был вовсе не так глуп, чтобы пытаться что-то разъяснить ей. Миссис Шелтон вздохнула.

— Как было бы чудесно, если бы, проснувшись утром, ты посмотрел на все иначе. На твоем месте, голубчик, я прежде всего совершила бы большую прогулку, а затем отправилась бы в турецкую баню; потом я взяла и написала бы ей и все бы ей объяснила. Последуй моему совету, и сам увидишь, как все отлично уладится.

Загоревшись этой мыслью, миссис Шелтон встала и, слегка потянувшись всем своим крошечным, еще таким молодым телом, в экстазе молитвенно сложила руки.

— Дик, мой дорогой, ну сделай это! — воскликнула она. — Ты сам увидишь, как все будет чудесно!

Шелтон улыбнулся: у него не хватало духу рассеять ее иллюзии.

— И передай ей мой самый горячий привет, — продолжала она. — Скажи, что я жду не дождусь свадьбы. Ну, дорогой мой мальчик, обещай же мне, что ты так и поступишь.

Шелтон сказал:

— Я подумаю.

Миссис Шелтон, несмотря на свой ишиас, стояла выпрямившись, упираясь ножкой в каминную решетку.

— Не унывай! — воскликнула она. Глаза ее сияли; она явно наслаждалась собственным сочувствием.

Удивительная женщина! Сын не унаследовал от нее этого простодушного оптимизма, не покидавшего ее ни в радости, ни в беде.

Да, в этот день жизнь перебросила Шелтона от одного полюса к другому от француза-парикмахера, чей ум воспринимал все только критически и чьи худые пальцы трудились целый день, чтобы спасти его от голодной смерти, — к родной матери, которая готова была примириться с чем угодно, лишь бы это было представлено ей в надлежащем свете, и которая за всю свою жизнь не ударила палец о палец.

Вернувшись домой, Шелтон написал Антонии:

«Я не могу больше сидеть в Лондоне и ждать; уезжаю в Байдфорд, откуда намерен совершить небольшое путешествие пешком. Дойду до Оксфорда и побуду там до тех пор, пока мне не будет разрешено приехать в Холм-Окс. Я пришлю Вам свой адрес. Пожалуйста, пишите, как обычно».

Он собрал все фотографии Антонии — любительские групповые снимки, сделанные миссис Деннант — и спрятал их в карман охотничьей куртки. На одном из снимков Антония стояла возле своего маленького брата, который сидел на садовой ограде, свесив ноги. В ее полузакрытых глазах, в округлости ее шеи и чуть выдающемся вперед подбородке была какая-то холодная настороженность словно она охраняла сорванца, взобравшегося на высокую стену. Шелтон положил эту фотографию отдельно, чтобы смотреть на нее каждый день, утром и вечером, как люди молятся богу.