— Прости, пожалуйста, — прошептал он ей.

Нет, нет, это уже была не его жена. В растерянности он попытался вспомнить, что же это за женщина. И наконец вспомнил, это была Маша, та самая недотрога, с которой он танцевал на выпускном вечере.

— Все пропало, я уезжаю, — сказал он ей тогда.

Она приостановилась в танце. Глаза наполнились безумием. Но все же, справившись с волнением, она с детской веселостью сказала:

— А я, наоборот, остаюсь…

Он, только он, был во всем виноват. Он тогда, кажется, рассеянно улыбнулся, не зная, что ей и сказать. А она вдруг, наоборот, засмеялась.

— Я ждать не могу. Не переживу…

Музыка заиграла сильнее. Кто-то крикнул: «Да здравствует выпускной бал!» Она щелкнула каблучками. И в танце, уже не задумываясь ни о чем, он поспешно прижал ее к себе. Сердце забилось. И он с трепетной нежностью ощутил ее яблочный холодок щеки.

— Что ты делаешь? — уперлась она ему в грудь.

А он уже, никого не стесняясь, поцеловал ее в губы. К его счастью, кто-то в зале выключил свет. Он, удерживая ее, прошептал:

— Да не бойся ты.

— А я и не боюсь, — усмехнулась она и для приличия как бы сердясь добавила: — А сердце у тебя заходилось. Слышишь?..

— Я приеду зимой, — быстрым шепотом произнес он. — Пожалуйста… — и прижал к себе.

— Поздно будет, — засмеялась она.

— Нет, нет, Машенька, ошибаешься, — торопливо начал он. — Я хочу тебе сказать, что я без памяти…

Но она тут же вежливо перебила его:

— А чего тут объяснять. Я ведь ни в чем не виновата… — и спрятала свое лицо на его груди.

А тут, как назло, свет включили. Она, вздрогнув, дико отпрянула от его груди. Стремительно-страшно блеснули ее глаза. Медленный танец кончился. Музыка заиграла неожиданно быстро. Она прикоснулась руками к раскрасневшимся щекам. Затем подняла голову и спросила:

— Значит, не останешься?

Он удивленно на нее посмотрел.

— Ну что же ты молчишь?

Усатый трубач на эстраде, перейдя на низкие тона, возвестил о том, что вновь начинается блюз.

Переведя дыхание, он взял ее за плечи.

— Можно, я провожу тебя?

— Ах да, все понимаю, — вздохнула она.

Он знал ее с детства. Он любил ее. А вот остаться с нею почему-то боялся. Но, даже невзирая на его отказ, она была рада, что он ее провожал. Они шли по мокрому школьному саду, который сказочно плыл в вечернем последождевом тумане. Бал продолжался… А вместе с ними и танец…

Он на всю жизнь запомнил взмах ее тонкой руки и шепот:

— Сними с меня туфли…

Туман был неземным. Он манил в свой сумрак. Холмы за садом были темно-голубыми. Луна еле светила.

А затем она сказала:

— Это, наверное, все пустое… — и, задержав обнаженные руки на его шее, посмотрела в его глаза.

Как хотелось ему сейчас вернуть этот день. Если бы знал он тогда, что у него не сложится жизнь, то он никогда бы не уехал от Машеньки.

Он обещал приехать зимой, но так и не приехал.

— Как жаль… — прошептал он и понял, что весь этот его мечтательный полет к белокурой женщине, похожей на Машеньку, не ко времени.

— Она теперь другая, ведь как-никак прошло двенадцать лет.

Остановившись, он оглянулся. Затем посмотрел на руки, которые были в краске, и улыбнулся.

— И мыла талонного не хватит, чтобы отмыться. Лгун, вот кто я… Она просила обвенчаться, а я… — и, запрокинув голову назад, посмотрел на небо, в котором кружились чайки и игриво переливалась заоблачная высь. Чуть-чуть размытые облака пузырились и с какой-то опаской неслись на север.

— Такие облака булавкой не пристегнешь… — вздохнул он.

Озеро было тихим и спокойным. Водная гладь лишь изредка чуть-чуть подрагивала. Недалеко у берега, рядом с бакеном, стояла лодка, в которой трое рыбаков мирно беседовали.

У горизонта был виден медленно уплывающий пароход. На лодочной станции рядом с одиноким причалом, который был окутан синеватою мглой, играла шаловливая музыка. Трое парней, стоя по колени в воде, выпутывали из сетей мелкую рыбешку и бросали ее на берег, которую мальчик тут же отправлял в ведро.

«В бродяжничество, что ли, вдариться… — подумал он. — Для начала порыбачить, а затем уйти в океан…»

Беспокойная тоска вновь охватила его.

У бакена рыбаки чокнулись и, выпив вино, запели песню.

У причала неожиданно появился нищий в грязных лохмотьях. Он по-хозяйски залез в лодку и начал считать монеты.

Подул легкий ветерок, и все вокруг заколыхалось и заблагоухало. Водная гладь покрылась рябью и засияла, заблестела в какой-то только ей понятной природной истоме. Вслед за этим появился многоликий, шелестящий шум.