— А-а, ты так?

— Да, я так. Что это, в самом деле! Нас, как скотов, собираются свести.

— Как скотов?

— Да, как скотов! Ни она меня, ни я ее и видеть не желаем.

— Она желает тебя видеть.

— Ты уже справился об этом? Ага! Так я не желаю ее видеть.

— Виктор, это ты говоришь?

— Да, это я говорю. Ну, папа, довольно! Ты хочешь со мной навеки поссориться? Ссорься. Но знай: в этом пункте я никогда не уступлю. Не нужны мне ваши деньги. Мне с женой жить, а не с деньгами.

Иван Михайлович шумно задышал, лицо у него стало как свекла. Он захрипел приглушенно:

— А ты… знаешь? Я могу выгнать тебя… как бешеную собаку… на улицу?

— Ого!.. Выгонять? Что ж, выгоняй!.. Я могу уйти. Если хочешь, сейчас уйду.

Виктор повернулся и пошел по тропинке к дому, мимо оторопевшей, перепуганной Ксюты. Отец сделал два шага вслед ему, протянул руку, крикнул:

— Витька!

Виктор глянул на него через плечо, приостановился.

— Что, папа?

— Смотри. Прокляну!

Виктор повернулся к отцу весь, заговорил твердо:

— Папа, опомнись! Ты потом сам будешь раскаиваться. Смотри, папа! Ты, конечно, можешь меня проклинать. Это дело твое. А я все равно не уступлю тебе. Я не позволю себя женить. Я женюсь сам…

Иван Михайлович скрипнул зубами, застонал.

— У, подлец! Научился говорить-то?..

И грузно хлопнулся на скамью, у стола, сжимая руками голову, и разом встрепенулся, заорал Ксюте:

— А ты, сволочь, чего здесь стоишь? Ступай скажи, что меня дома нет. Пусть убирается к…

Ксюта бросилась бежать. Иван Михайлович упал головой на стол, вцепился руками в волосы. Виктор минуту стоял молча над ним. Потом заговорил:

— Ну, папа, перестань! Нашел из-за чего ссориться! Ты же подумай обо мне. Я же один у тебя, как и ты у меня один. И вдруг ссора из-за каких-то Зеленовых.

Отец дрыгнул плечами раз, другой, всхлипнул. Виктор беспомощно стоял над ним.

— Ну, папа, ну, милый!..

— Э, пропало дело! — Отец махнул рукой.

Из-за кустов поспешно вышла Ксения Григорьевна.

— Чтой-то у вас тут?

Увидев плачущего Ивана Михайловича, она вся затряслась, всплеснула толстыми руками.

— Ой, батюшки! Ой, господи! Да чтой-то у вас? Витюшка, милый! Чтой-то ты?

— Вот, воспитали сынка! Не сын, а камень.

— Папа, перестань!

— Что перестань? Ну? Да ты знаешь, что ты сейчас сделал?

— Что сделал? А ничего. Ну их к дьяволу, твоих Зеленовых!

— А-а, батюшки! — простонала мать.

— Видала? — повернувшись к ней, спросил отец. — Видала, что сынок-то выкамаривает? — Он сердито рассмеялся. — Воспитали дитятко! Образование дали!

Мать жалостливо посмотрела на сына:

— Вот говорила бабушка-покойница: не пускать далеко в науку. Ты сам виноват, Иван Михайлович! Сам настоял.

Виктор, словно его щекотнул кто, неудержимо захохотал. Отец хмуро глянул на него.

— Брось-ка ты смеяться-то!

— Папа! Ну, папа, ты же пойми!

— Да, сынок! Я понял: миллиона полтора из нашего кармана сейчас вылетело…

Пудовая тяжесть легла на дом Андроновых после этого дня. Отец замкнулся, не говорил с Виктором. Мать вздыхала, стонала. Виктор не знал, куда деться от тоски. Он был рад, когда пришло время объехать хутора, посмотреть посевы, узнать, как идет подготовка к жнитву. Отец холодно, как приказчику, рассказал ему, что и где надо сделать, и холодно простился. Мать плакала. Никогда Виктору не казался таким постылым родной дом.

Но опять просторы, опять непыленые дороги, крик степных птиц, и ветер, и тихие ночи, и эти удивительные восходы, когда солнце небывало огромным золотым шаром поднимается над дальним горизонтом. Как вольно дышит грудь!

Объезжая хутора, Виктор видел, что отец шире и шире ведет работу. На хуторах везде новые постройки, везде новые запашки. И гордился, и радовался. Он верил, что ссора пройдет. Вот месяц побыть здесь, и все забудется.

В парусиновой рубахе, в легких сапогах, с фуражкой, чуть сдвинутой на затылок, загорелый, с молодой бородкой, сразу пробившейся по щекам, вдоль ушей и по краю нижней челюсти, он носился от хутора к хутору, стараясь в работе забыть тревогу.

Уже давно переломилось лето, и вся даль кругом по ночам горела кострами и песнями жнецов, и днем видать было, как по полям вздымались крестцы снопов, будто пупыры на гусиной коже, — стройными рядами выстраивались они, захватывая даль. Приказчики и рабочие на хуторах метались, как загнанные. Жнецы партиями двигались по степям. Все шумело, орало, кликало, горело в работе. На хуторе Красная Балка Виктора ждало письмо из Цветогорья, присланное с нарочным. Мать звала к спасам домой: «Скоро уедешь в Москву, и не увидимся».