Это вечное стихотворенье...
вернуться

Соколов Владимир Н.
Шрифт:

Ноябрь

В мое отсутствие… В мое отсутствие деревья Так обеднели, похудели. Они так много потеряли В мое отсутствие. В мое отсутствие сломали Дом двухэтажный деревянный. И всех жильцов переселили В мое отсутствие. В мое отсутствие возникли Чужие сны, чужие вздохи. Был кто-то выпущен и впущен В мое отсутствие. Тот здесь ходил и отражался, Тот говорил и улыбался, Тот делал то, что я, не больше, В мое отсутствие. В мое отсутствие деревья Так обеднели, исхудали. Они так много потеряли В мое отсутствие. Мне не вернуть им этих листьев, Как не вернуть былого дома. И впредь да будет незаметным Мое отсутствие. 1969

«Как страшно с тобой расставаться…»

«Как страшно с тобой расставаться…» Какие простые слова. Зачем журавлю оставаться, Когда улетает листва? И, руки подняв от испуга, Что неба опять не боюсь, Кричу я: «Подруга, подруга» — На всю поднебесную Русь. Прощай. Я в любви не прощаю. Прощай, поминай обо мне. Я помнить тебя обещаю, Как в юности, как на войне. 1969

«Открытая внешняя рама…»

Открытая внешняя рама В большом полукруглом окне, Как ставня скрипела — упрямо. Незлобно, в любой тишине. Тогда-то под ветер надсадный Простою казалось избой Пустое подобье мансарды, Где мы пребывали с тобой. А что еще было? Деревья Скрипели, как двери, в лесу. На них, как гусиные перья, Качался снежок на весу. Деревья, овраги, сугробы, Потемок серебряный дым Сходились и таяли, чтобы Не так было скучно двоим. 1969

«Мой учитель был берегом, улицей, домом…»

Мой учитель был берегом, улицей, домом За сетями дождей, меж мостами двумя, Парой книг на столе у меня, под альбомом, Где шумела под корками юность моя. Тени хлопьев летели скорее, чем хлопья, Ветер славы чужой холодил до костей. Я шепнул его строки, но встретили в копья Мои слабые строки желанных гостей. Мой учитель был домом январских карнизов, Жутким вздохом открывшейся враз полыньи. Я шепнул его строки, но гневно, как вызов, Встали вдруг побледневшие строки мои. Я его ненавидел за то, что предвидел Он все то, что случится с ребячьей душой. Но меня он ничем и никак не обидел, Просто за руку взял и повел, как большой. Я уже никогда не забуду об этом. За сетями погод, за мостами двумя Ученическим синим морозным рассветом Был учитель мой старый белее луня. Был он первою каплей весеннего пенья, Был последнею каплей терпенья стиха, Вырывавшего руку из повиновенья И не знавшего больше, чем кража, греха. Я шепнул его строки, стараясь потише, Но шепнули мои: ничего, ты шепчи! Поднимись и птенца, соскользнувшего с крыши, Подними, он живой, это наши грачи! Это наши деревья, и почки, и споры. И подрос, и под небо птенец мой ушел… На столбах напевали птенцы и монтеры, На окраине вновь зацветал частокол. Из окна паровоза махнула мне кепка. Я не сразу узнал эти роскиды верст. Мой учитель был краном, что взял меня крепко И, смеясь, на крюке от себя перенес. 1969

Артист

Е. Е.

Мой товарищ, сегодня ночью На Четвертой Мещанской с крыши Снег упал и разбился в клочья Под надорванною афишей. Как живешь ты? Куда ты скачешь? Как от аха летишь до вздоха?.. Где и что про тебя ни скажешь — Получается очень плохо. Говорю, удивляя граждан, Обожающих просторечья: Я люблю твои лица. В каждом Есть от сутолоки столетья. Но одно лишь неоспоримо, Навсегда, сквозь любые были: То, единственное, без грима, За которое полюбили. Не отделаешься от славы, Даже если томит дорога. Говорят, ты играешь слабо — Отсебятины слишком много. Это к лучшему. Так! И выше. Облака как немая карта. Вьются клочья большой афиши, Как последние хлопья марта. 1969

Пейзаж с дорогой

Интеллигентной милой недотрогой Сидела б дома возле мамы строгой, Задумав свой лесной пейзаж с дорогой. Он целый год туманился во мне. И в тишине. И в шуме. И во сне. Я рассказал — мы тут как тут. С треногой. Знай черный ворон каркает в лесу. Не «никогда», а «навсегда» вопит он. Поскольку плохо, видимо, воспитан. Сосну заденет, мглой веков пропитан, — Сосна роняет иглы и росу. Огромный бор. Он нынче свеж и темен. Поскольку ливень тоже был огромен, Как ворон древен и как голубь чист. А ты, мое любимое созданье, Уже бежишь, не приходя в сознанье, Когда к тебе осина тянет лист. Стой, у рябины — ягоды в горсти. Возьми. Знакомых дома угости. Черт надоумил взять тебя с собой. Да. Я влюблен в свою же ученицу. И даже — хоть сейчас готов жениться… Какой, однако, все же разнобой. Столбы лучей сияют меж стволами. Взлетает ворон, каркая над нами Уже по-иностранному почти. На «невермор» от злости переходит. От черных крыл вершины так и ходят. А ты дрожишь. Тебя волненье сводит. Я понимаю, бог тебя прости. Ты говоришь: а где ж пейзаж с дорогой? Вот это все и есть пейзаж с дорогой. А впрочем, там, за выселкой убогой, Есть электричка… Клумбы. И пути. Я повторяю: вот пейзаж с дорогой. Гуляй. Но красок масляных не трогай. Ширяет черный ворон над треногой В художническом пристальном лесу. Он чует запах, душами пропитан. Не «никогда», а «навсегда» вопит он. Качнет сосной, поскольку так воспитан, — Сосна уронит иглы и росу. Еще ты будешь счастлива, я знаю. Смотри, как тянет просека лесная. Ее считать дорогою не след. Вернусь сюда один, На склон пологий. Под шум вершин. Я не собьюсь с дороги. Я не скажу тебе, что весь секрет В том, что дороги не было и нет. Она пройдет сквозь строй стволов в итоге. Просветом. Птицей… Мало ли примет? 1969

Моление о разлуке

Пишу, а сам уже не понимаю, Кого письмом нелепым донимаю, Кому, зачем, о чем напоминаю? Вы все смешались у меня в уме. Еще чуть жив один последний абрис, Но я забыл его обратный адрес, Он так расплылся, этот абрис бедный, Как бледный промельк чей-то в полутьме. Я уходил — меня вы находили. Я приходил — вы тотчас уходили. Так, значит, что ж, разлуки все же были? Ведь вы навзрыд холсты мои рубили; Сбегали плача (от любви ко мне?). Я понимаю, это очень трудно — Знать, что художник — это неподсудно. И не ославит, и что есть — оставит. Ну разве что прославит. «Но кого? Ведь на ином московском вернисаже Себя самой и не узнаешь даже. А вся толпа опять вокруг него. Какое „испытанье на разрыв“? Вы! На разрыв испытывали женщин. Те, кто увенчан, И те, кто развенчан. Как сладок был кратчайший перерыв. В индустриальном явимся пейзаже. Со счетоводом полежим на пляже. Устроимся. Найдем. Но все же даже… Какой-то отблеск ваш — зачем он жив?» Любимая, прости. Я не премину. Но я сейчас пишу одну картину! Но я забыл: с которой говорю? Я вспомню всех. Но я ломаю руки. Ведь я пишу картину о разлуке. Я вас любил. Любя, а не от скуки. И за разлуки не благодарю. Я вспоминаю только встречи, встречи, Чистейшие, как снег, черты и речи. Улыбки ваши, слезы, очи, плечи — И жду свою последнюю зарю. 1969

СЕМИДЕСЯТЫЕ

Соловей

Птицы свищут в мокрых перехлестах Ветра и ветвей. Где-то там, без памяти о гнездах, Замер соловей. Сколько в свистах новостей, посылок, Радостей лучу! Только голос вдруг, как после ссылок: «Я домой хочу». И дрожмя дрожит листва сырая, Лепестки бренчат. Это — он! О гнездах забывая, Певчие молчат. Но как только, отпылав, отщелкал, Замер соловей, Все опять по гнездам, тихомолкам Дупел и ветвей. Лишь трава пятнистая, ночная Встрепенется, чу! «Я домой хочу, куда — не знаю, Я домой хочу». 1970