Напоследок Раджив произнес нечто настолько проникновенное, что я еле сдержал рыдание:

«Будущее в процессе становления, но, несмотря на все перемены в моей жизни, мне неведом страх. Возможно, я не очень хорошо представляю свое будущее. Но я не одинок, и я уверен, что план есть, и этот план хорош. Раньше я давал людям наркоз, погружая их в сон. Теперь я пробуждаю людей от сна. Я пробудился».

В этой книге рассказывается о потустороннем мире и преображении. Это одно из самых поразительных и подробных околосмертных переживаний, которые я слышал за пятьдесят лет изучения этого явления. Оно впечатляет даже такого искушенного ученого, как я. Просто поразительно!

Судя по всему, пациент на операционном столе был мертв. Сердце остановилось, тело было обескровлено. Не было аппарата ИВЛ, который дышал бы за него, легкие не снабжались кислородом. Электрокардиограф, который обычно издает сигналы в такт работе сердца, замолк, потому что ему больше не с чем было биться в такт. Все органы прекратили свою деятельность, электроэнцефалограф не улавливал мозговых волн.

На самом деле пациент был не совсем мертв. Он находился в состоянии анабиоза в результате хирургической процедуры, которая носит название «гипотермическое экстракорпоральное кровообращение и циркуляторный арест». Врачи останавливают кровоток, в жилах пациента циркулирует прохладная жидкость, температура тела снижается до десяти градусов, все функции организма приостанавливаются. Похоже на смерть, но это не смерть.

В данном случае хирургическая операция должна была предупредить разрыв аорты. Это опасная операция, но другого выхода нет – в противном случае ослабленная аорта рано или поздно лопнет, и смерть будет мгновенной. Если пациент не умрет на операционном столе, то продолжительность его жизни будет самой обычной. Он смертельно рискует, решившись на операцию, но если не решится – будет обречен.

Я работал врачом-анестезиологом. Эти сложные и опасные операции входили в мои обязанности заведующего анестезиологическим отделением кардиологического центра в Бейкерсфилде. Я давал пациенту анестезию, а хирурги вскрывали его грудную клетку, чтобы получить свободный доступ к сердцу. Затем, после операции, когда кровь возвращалась обратно в тело пациента, моя роль заключалась в том, чтобы сохранять больного в состоянии глубокого наркоза, пока мы будем возвращать его к жизни. В перерыве, когда прохладный раствор заполнял систему кровообращения, и пациент не подавал никаких признаков жизни, и по экранам мониторов бежали ровные линии, мне оставалось только наблюдать, как искусные руки хирургов выполняют свою сложную и филигранную работу и латают королеву артерий – коронарную артерию. В их распоряжении было ровно шестьдесят минут, чтобы сотворить чудо. Потом либо прооперированный умирает, либо необратимо страдают клетки его головного мозга.

Когда мы перевозили пациента в операционную, он был уже под воздействием седативных препаратов. Когда мы перемещали его с каталки на операционный стол, я попытался с ним заговорить, но разговор не клеился. Пациент был в полусне-полуяви, но очень хорошо помнил, что его ждет, и поэтому хранил молчание. Не сомневаюсь, что в эту минуту он напряженно размышлял: не стану ли я последним человеком, которого он видит в своей жизни? Я не дал ему времени на раздумья. Я сделал ему инъекцию пропофола и других обезболивающих препаратов и наблюдал, как он засыпает. После введения трахейной трубки внутрь дыхательных путей я неотрывно смотрел, как вскрывают грудную клетку и готовят сердце к операции. Потом один хирург ввел прохладный кровезамещающий раствор, а другой осторожно слил кровь в оксигенатор, насыщающий кровь кислородом и очищающий ее от кровяных сгустков. Вскоре пациент погрузился в состояние анабиоза, и операция началась.

За много лет я участвовал в нескольких подобных операциях, и они всегда поражали мое воображение. Гений ученых, которые придумали эту операцию, глубокая сосредоточенность квалифицированных хирургов – в моих глазах эта операция раздвигала перед медициной новые горизонты.

Стоя у изголовья, я неотрывно смотрел на пациента. Тот выглядел бездыханным трупом, как и остальные трупы, на которые я насмотрелся в своей жизни, и тем не менее он должен был воскреснуть и пробыть среди живых еще много лет.

В течение следующего часа я наблюдал за быстрой и ловкой работой главного хирурга, который состязался в скорости со временем, чтобы не опоздать и восстановить поврежденную артерию. В операционной повисла напряженная и нервозная атмосфера, но не только из-за сложности проводимых манипуляций. Дело в том, что значительный процент смертности среди пациентов вызван не самой операцией, которая практически всегда проходит успешно, а тем, что человеческий организм не всегда может восстать из мертвых. Операция успешна, но ее последним аккордом может стать смерть пациента, и это не шутка, а реальность, о которой слишком хорошо знают те, кто работает в операционной.

Когда операция завершилась, мы с огромным энтузиазмом взялись за реанимацию. Холодная кровь переливалась обратно в жилы, я добавил анестезии, чтобы пациент не проснулся слишком быстро. Потом я снял с головы пакет со льдом, чтобы головной мозг мог согреться. Пока холодная кровь медленно нагревалась, хирурги ввели тромбоциты для улучшения свертываемости. Затем с обеих сторон сердца мы наложили электроды, в надежде, что дефибриллятор его «заведет».

В эту минуту мы затаили дыхание. Если сердце не забьется, пациент умрет. С третьей попытки оно начало мерно биться. Несколько минут мы молча смотрели на сердце. Потом сшивающий хирург шагнул вперед и скрепил грудную клетку. Вскоре воскресшего увезли в послеоперационную.