Я посетил эту фабрику и осмотрел во всей подробности. В ней работают до 700 человек ежедневно; плату они получают задельную, с количества пряжи и со штуки бумажной материи, что приходится копеек пятьдесят ассигнациями в день, – плата значительная по-здешнему. Помещение просторное, чистое, люди одеты опрятно, имеют веселый, здоровый вид и работают так ловко, как бы не ожидал от арабов! Как сообразить это с повсеместной нищетой и с тем, что вообще слышишь и видишь кругом. Таким образом, описывая только то, что представляется глазам, не притягивая своих убеждений силою к прежде составленному мнению, невольно будешь иногда себе противоречить или колебаться в определении вещи, пока наконец ряд долгих, к несчастию слишком долгих опытов, не позволит вывести положительного заключения.

Мы были в католическом монастыре. Человек в чалме и полу-турецком, полуарабском, довольно щегольском наряде встретил нас: – это был священнослужитель, монах францисканского ордена, родом из Тосканы. Церковь хороша, но богослужение слишком искажено: хотя все-таки меньше того, что мы видели в монастыре св. Антония.

В отвесных скалах песчаника, сопровождающих течение Нила, чернеются пятна, иногда видны колонны: это древние некрополисы или пещеры, в которых некогда скрывались христиане от гонений, и многие, многие из этих пещер ознаменованы мученическою смертию страдальцев. Грустно подумать, что в годину страшных бедствий, в самом начале своем, христианская церковь распространялась шире и быстрее чем нынче, во время совершенной веротерпимости.

В Кене есть агент нашего генерального консульства для покровительства русских магометанских хаджи, поклонников, отправляющихся обыкновенно отсюда, через Коссейр, в Мекку, этот агент – коптский купец, агент почти всех держав. Кене находится за полчаса от Нила, на грязном канале и не представляет ничего хорошего.

Наконец, единообразие рощ финиковой пальмы, Phoenif dactylifera, оживилось появлением нового вида пальмы, известного здесь под именем дума, Cucifera thebaica. Это единственная ветвистая пальма; она довольно тениста, с яркою, желтоватой зеленью; широкие, остроконечные листья торчат пуками вверх; плод большой, с ядром в середине, заключающим в себе приятную жидкость: сам плод терпкого вкуса.

Мы посетили древние Фивы, посетили Луксор и Карнак, и утомленная душа опять пробудилась… Я уже не думал, чтобы что-нибудь могло поразить меня в такой степени. Вилькенсон почти прав, говоря, что это самые огромные и самые великолепные развалины древних и новых времен. Шамполион младший, восхищенный чудным зрелищем этих развалин восклицает: «Я удержусь описывать здесь что-нибудь; мои изображения или не достигнут и тысячной доли того, чем они должны быть, или, наконец, если я представлю хотя легкий эскиз, лишенный красок, то прослыву энтузиастом и может быть даже сумасшедшим.»

Я не стану здесь описывать древних Фив подробно: они требуют глубокого изучения; на обратном пути посвящу несколько дней осмотру их и может быть несколько страниц описанию. Теперь представлю вам один очерк престольного города фараонов.

Из Луксора к развалинам храма и дворца Карнака ведет ряд сфинксов, целая улица сфинксов огромного размера, перед которыми два наших были бы карлики; но все это изуродовано, избито, до половины занесено песком. Вы вступаете в Карнак между пилонами, вполне сохранившимися и покрытыми иероглифами снизу до верху. Отсюда открывается направо целый ряд колонн, таких размеров, до которых нынче и приблизиться не смеют; сквозь них светится яркая полоса Нила, осыпанная лучами заходящего солнца, а далее, за ней, стовратые Фивы, которые разбиты, разметаны до того, что едва видны остатки их. Только так называемая статуя Мемнона, да еще другая стоят у некрополиса, поля смерти.

И все это под чудным, прозрачным небом, на горизонте которого ярко рисуются отдельные купы пальм; тут именно, у этих величавых развалин, при этих важно задумчивых лицах сфинксов, под веянием тайны окружающей вас отовсюду, именно тут у места эти пальмы.

Обратимся к Карнаку. По уцелевшим во многих местах стенам, по сотне колонн, еще стоящих и поддерживающих капители чудовищных размеров, по обелискам, из которых один только стоит в первобытной красе своей, – от других остались обломки или цоколи, – по всему этому вы легко представите себе целое: одна зала почти равняется размерами церкви св. Петра в Риме! А груды наваленных камней, поражающие своею огромностью, показывают ясно чем она была обставлена. Тут нет мазанок арабов, кроме прильнувших с левой стороны, в виде ласточкиных гнезд, и это дает возможность обнять все место развалин с одного раза. Не то в Луксоре. Вы должны отыскивать стены храма по всей арабской деревне, на которую стает их; там примкнута изба, там высится голубятня; комната древней гробницы служит жилищем целой семьи; под портиком помещается хлебный магазин паши.

В Луксоре поражает вас обелиск: это лучший, какой мне случалось видеть; другой, соответствующий ему, находится в Париже; примечателен также гигантский сфинкс. Луксор, подобно Карнаку составляет последовательный ряд памятников, из которых древнейшие времен Аменофиса III, а позднейшие Рамзеса. Еще ряды колонн рассеяны там и сям и подавляют своей огромной массой бедную деревушку, среди которой теперь находятся; многие до половины занесены песком и сором; иные поросли колючим кустарником и тощею травой; но не видно и следов моста, которым бы соединялась эта часть города с находящеюся по правой стороне и некрополисом; если мост существовал, то, вероятно, на пантонах, а скорее всего через Нил переправлялись в лодках.

Мы уж кажется имели случай заметить, что египтяне предназначены Мегеметом-Али к роли очень незначительной в системе общего управления Египтом; впрочем, такова была судьба арабов при всех завоевателях; так уже определено свыше, говорят они с удивительным самоотвержением. Все должности, даже второстепенные в руках турок, или бывших рабов черкесов, мамелюков, как называют здесь вообще белых рабов, наконец, греков и армян. Египтяне всех цветов и многоразличных племен служат в рядах солдатами или в нижних офицерских чинах, в деревнях – это феллахи, бедные феллахи… А между тем многих из них образуют в школах, часто даже за границей, и все-таки не определяют ни к каким административным должностям! Впрочем, едва ли они и способны к чему другому. В египтянине нисколько нет чувства самоуверенности, нет силы воли, характера, нет и тени личного достоинства и уважения к себе. Не есть ли это последствие постоянного уничижения и рабства, в котором они издавна находятся? По окончании курса наук, арабы, берберы, копты и другие туземцы поступают иногда учителями в школы, чаще служителями к Мегемет-Али и его пашам, переводчиками и наконец надзирателями фабрики. Много, много что поручают им наконец самим управление фабрикой, пароходом или другим небольшим судном.