Обстрел рвал только берег. Артиллеристы щадили мост, перекинутый морозом через реку.

— Не нравится мне, что не отвечают, гады, — сказал, наклонившись к Залетову, старший лейтенант. Они стояли в траншее, готовые к атаке. — Силы, сволочи, берегут.

— Потом по льду могут ударить, — сказал Залетов.

— Только бегом. Без остановки, — проговорил Камышный. — До них метров четыреста — две, ну, три минуты.

Казалось, что на противоположном берегу уже не осталось ни одного живого существа — таким массированным и плотным был сосредоточенный огонь. Но и Камышный, и Залетов, и все солдаты знали, что стоит утихнуть канонаде, как из каких-то щелей, из дотов, упрятанных глубоко в склоне высокого берега, их, атакующих, встретит стрельба. А на ледяном просторе реки и двух-трех пулеметов достаточно, чтобы не только остановить, но и уничтожить полк.

— Давай закурим, — сказал Камышный. — Артподготовка скоро кончится.

Старший лейтенант достал пачку «Беломора». Закурили.

— Помню, я с него и начинал, — усмехнулся командир роты. — Мать увидела. Ну и досталось на орехи!

Закурили и другие солдаты. Все знали, что значит это «закурим». Скоро атака. Курили, жадно затягиваясь, чтобы по сигналу резко отбросить, может быть, недокуренную папиросу — и в бой.

Разрывы снарядов ушли в глубь от берега.

Камышный вскочил на бруствер:

— Вперед!

Старший лейтенант побежал к реке, не оглядываясь. Тот, кто поднимается первым, никогда не оглядывается. Он не должен оглядываться. Он должен верить, что за ним поднимутся все.

Иначе ему не следует подниматься.

Рота кинулась за командиром.

Солдаты бежали к белому полотну реки.

Вот уже первые солдаты ступили на лед. Вот уже и соседние роты вышли на ледяной мост.

И только тогда пришедшие в себя после артобстрела фашисты открыли огонь.

Ударили пулеметы. Лед заныл от пуль, увязающих в нем. Взвизгнули, охая пламенем, мины. Заскрежетал, затрещал под ногами солдат ледяной мост.

Черная быстрая вода глянула в проруби, образовавшиеся от разрывов.

Вдруг будто запнулся бежавший впереди Камышный. Припал на колено, сник.

— За мной! Вперед! — закричал политрук.

И замешкавшаяся на мгновение рота продолжила стремительный бросок через Нарву.

Рота выскочила на берег.

Откуда-то стреляли. Но не было видно ни одного гитлеровца.

— Они в блиндажах! Кидай гранаты в трубы! — крикнул Залетов.

Он огляделся и увидел, что на берег вышла лишь горстка людей. И политрука с ними не было.

— Кидай гранаты в трубы! — приказал Залетов.

Рядом был Толстиков. Он бросился к одному из блиндажей, опустил в трубу противотанковую гранату.

Взрывы в утробах землянок ухали глухо.

На берегу поутихло.

— За мной! — крикнул Залетов.

Солдаты двинулись за ним в гору, к городу. Теперь трудно было разобрать, где твое подразделение, а где соседнее.

Залетов вел всех.

Бойцы ворвались в город. Они бежали по узким улочкам. И каждый их шаг означал, что еще одна пядь родной земли освобождена от фашистов.

Откуда-то из-за угла ударила очередь.

Толстиков, не отстававший от Залетова, упал.

Залетов ответил очередью. Фашист выронил оружие.

Залетов повел солдат к центру города.

Второпях сбив угол дома, на перекресток выполз тупорылый танк. Остановился, шевеля хоботом пушки.

Залетов метнул под гусеницы гранату.

Он видел, что граната еще летела, когда ствол пушки изрыгнул огонь.

И оглушительное пламя рассекло мир над головой Залетова…

— Очнулся я в госпитале. Уже в тыловом. Ничего долго не видел. И не ходил. Сильная контузия.

Понемногу отлежался. На поправку пошел. Стал и видеть и ходить. Что удивительно. Поправлялись мы в госпитале на удивление скоро.

Привезут запеленатого в бинты. Дышишь, как говорят, на ладан. А смотришь, через неделю-другую сидишь, ходишь. Будто перенес операцию не больше аппендицита.

Удивительная сила живучести появлялась в людях. Очень нужна была жизнь каждому. И то сказать, не было семьи в стране, где кто-нибудь не пострадал от нашествия. Эту силу живучести и гнева человеческого не сосчитать ни по пальцам, ни на новейших электронных машинах. Это та сила, которую никогда не смогут учесть генералы, подсчитывающие, сколько дивизий и сколько бомб, хотя бы и атомных, нужно, чтобы захватить чужую землю.

И меня тогда эта сила на ноги поставила.

Провалялся я в госпитале два месяца. Пришла весна. Отправился я в свою часть. И, как говорится, хоть и приложило меня тогда здорово, а нигде не кольнет. Будто здоровее прежнего стал. Командир роты старший лейтенант Серов сказал мне, что за форсирование Нарвы представили меня к Славе 2-й степени.

Повоевали мы еще в Прибалтике, а в июне нас перебросили на другой участок. На Карельском перешейке развивалось наступление.