Вся бледная, с туманом в глазах, следовала она за молодой персиянкой, шептавшей ей на ходу:

— Не бойся, не бойся! Я с тобою… Потом сама меня благодарить будешь… Да и как поблагодаришь-то!

Они шли тёмным, всё понижавшимся переходом, заканчивавшимся крутою лестницей. Было темно, хоть глаз выколи. В лицо Ганночки пахнуло удушливой сыростью. Она поняла, что лестница вела в какой-то подземный погреб; ей хотелось убежать, но вряд ли она нашла бы назад дорогу среди тьмы кромешной. Оставалось только одно: послушно следовать за Зюлейкой…

— Стойте здесь, — раздался в темноте голос Аси, — не двигайтесь ни шагу, пока я не позову вас!

Последние слова прозвучали откуда-то издалека, снизу.

Ганночка чувствовала, что её голова кружится, в глазах ходили огненные блестки, сердце так и колотилось в груди.

Старый Сергей был хитёр и находчив. Он сообразил, что в том положении, в каком очутились они, силою им ничего не сделать. Оставалась только хитрость. Недаром старик вырос среди литовских трущоб и с детства бродил по дубравам, охотясь на их обитателей. Закон приспособления сказался в нём, необходимость выучила его всяким хитростям, развила наблюдательность, приучила ни в каких обстоятельствах не терять присутствия духа. Всё это он сохранил до старости, и теперь эти качества пригодились ему.

Немного поприглядевшись, он смекнул, что его подпаивают не просто так, ради гостеприимства, а с какой-то особою, пока ему неведомой целью. Поэтому он решил, что раз это так, то нужно пойти врагам навстречу. Ему ли, старому холопу, не суметь притвориться! Ведь всю жизнь он только и делал, что притворялся, не один раз господина обманывал и от батогов ускользал, так чего же тут маху давать?

Посидев немного за столом и выпив для виду ещё хмельной браги, Сергей, как уже известно читателям, свалился под стол и громко-громко захрапел. Однако это было ловким притворством: старик был трезв, и его мысль работала с такою быстротою, как никогда.

Простодушные Гассан и Мегмет поддались на удочку. Они были убеждены, что Серёга допился до бесчувствия, а он из-под стола слышал, что они говорили, и, чуть приоткрыв глаза, наблюдал за выражением их лиц.

Он быстро сообразил, что дело хуже, чем он мог предполагать: его ненаглядной боярышне Агафье Семёновне грозила беда.

"Как тут быть, как быть?" — вертелся в его мозгу назойливый вопрос, но на него не было ответа.

Серёга совсем терялся в догадках; ведь он даже не знал, где его боярышня, как добраться до неё.

Он лежал под столом и страшно мучился, ещё никогда не чувствуя себя настолько беспомощным, как теперь.

— А что, — произнёс над ним Гассан, — пожалуй нужно их рядком всех сложить, бок-о-бок…

— Верно! — согласился Мегмет. — Все они тогда и на виду, и на счету будут…

— Тогда постелим шкуры на пол, да и свалим всех этих пьяниц, — сказал Гассан. — Пусть спят, сколько хотят!

Он крикнул что-то на восточном наречии другим слугам; те дружно засмеялись и принялись готовить постели перепившимся холопам. Потом они довольно-таки бесцеремонно принялись стаскивать их к разостланным шкурам и швырять их как поленья дров. Пьяные до бесчувствия люди мычали, бранились, даже отмахивались, но глаз не размыкали и затихали тотчас же, как только попадали на мягкое, пушистое и тёплое ложе.

— Этого поосторожнее, — сказал Мегмет, как только очередь дошла до Серёги, — он словно бы и пил меньше всех, вдруг ещё проснётся, после опять уложить будет трудно.

Они бережно подняли Сергея; тот, продолжая притворяться пьяным, заметался, забрыкался, замычал что-то непонятное, но глаз не открыл. Гассан и Мегмет громко смеялись. Теперь они окончательно убедились, что и старый холоп спит так же крепко, как и все остальные.

Побыв ещё немного в людском покое, все люди Агадар-Ковранского ушли, вполне уверенные, что гости ещё долго проспят мёртвым сном. И действительно в покое раздавались громкое храпенье и сопенье на все лады. Серёга лежал, не двигаясь; мысли вихрем проносились в его мозгу, но он решительно не мог ничего придумать. Всё, что приходило ему в голову, казалось совершенно негодным, неисполнимым, и бедный старик готов был расплакаться от сознания своего полного бессилия.

Вдруг около него что-то зашевелилось, и чья-то рука легко и осторожно дёрнула его за ногу.

— Дядя Сергей, а, дядя Сергей! — услыхал он тихий шёпот.

Сергей сейчас же по голосу узнал спрашивающего и также чуть слышно шёпотом спросил:

— Это ты, Федюнька?

— Я, дяденька, я самый…

— Чего тебе? Я-то думал, что и ты, как остальные, напился…

— Как можно, дяденька! Нешто ты не знаешь, что я хмельного отродясь в рот не брал?..

— То-то и оно… Уж и удивился же я, увидав, что и ты валяешься…

— А я притворялся. Я ведь по ихнему-то понимаю. Помнишь, у нас полоняник-калмычонок жил, так я от него по-ихнему малость насобачился… Калмыки, они из-под Астрахани. Слышь, дядя, плохо наше дело. Неспроста они угощали нас-то: им их князь приказал. Плохо, говорю я, дело: боярышню нашу вызволять надобно. Нас-то тут вином накачивали, а мамку та старая ведьма сонным зельем опоила… Вишь ты, князь здешний до нашей боярышни добирается.

— Что же нам делать, Федюшка? — чуть не в полный голос воскликнул Сергей, приподнимаясь на своём ложе. — Скажи хоть ты… Господь иногда младенцев умудряет…