— Почему? — я была обескуражена. — Почему?!.

Старик неторопливо снял пенсне, вытер платком глаза и хитровато прищурился:

— Между прочим, я читал ваш рассказ. Да, читал. Там, в тумбочке, еще до сих пор лежит журнал. Я думал, что вы ошиблись. Да, так я полагал. Но этот… Как его?.. Этот инженер Лоскутов научился получать алмазы. Ваш алмаз — настоящий, но искусственный. Понимаете?

Когда я вышла от ювелира, стемнело. Идти в редакцию уже не имело смысла. Я поехала домой.

В тот необыкновенный день, казалось, все было возможно, и потому я не очень удивилась, увидев на лестничной площадке, у дверей своей квартиры, незнакомого человека в белом, тщательно выутюженном шерстяном костюме.

— Вы ко мне? — спросила я.

Он круто обернулся. Лицо его, красное от загара, с широко расставленными глазами и белой полоской шрама над левой бровью, выражало удивление.

— Я хотел видеть товарища Каждана, — сказал он.

Взгляд его остановился на фанерном ящике.

— Значит, посылка у вас?

— Да, конечно. Моя фамилия Каждан.

Кажется, он покраснел.

— Простите, — смущенно произнес он. — Каждан — такая фамилия… Значит, вы написали тот рассказ?

— Значит, я. А вы… инженер Лоскутов?

— Нет, — ответил мужчина, рассмеявшись. — Я инженер Флеровский. Олег Павлович Флеровский. Если разрешите, я все объясню…

Это было довольно странно — я не могла избавиться от ощущения, будто сижу и слушаю выдуманного в рассказе человека. Правда, выдуманный Лоскутов не походил на Флеровского. Вместо невысокого, пожилого, немного медлительного Лоскутова откинулся на спинку кресла, крепко сжав руками подлокотники, очень высокий, худощавый человек лет тридцати пяти, необыкновенно подвижной и энергичный. Он схватывал каждую мысль на полуслове, без особого стеснения перебивал меня, говорил быстро, отрывисто, без лишних слов. Прямой взгляд широко расставленных голубых глаз, скупые жесты правой руки, властные интонации в голосе — все свидетельствовало о большой уверенности в себе. Поначалу, признаюсь, мне это не понравилось. Но очень скоро я увидела: его безоговорочная уверенность ограничивается только тем, что Флеровский действительно хорошо знает. Во всем остальном он легко уступал, охотно признавал ошибки, жадно прислушивался к тому, что говорила я.

Скажу откровенно: Флеровский оказался ярче, интереснее и, если так можно выразиться, масштабнее Лоскутова.

— Я химик-технолог, — говорил Флеровский. — Занимаюсь сверхвысокими давлениями в химии. Может быть, поэтому ваш рассказ особенно заинтересовал меня. Я сразу увидел, что вы слабо, да, очень слабо разбираетесь в проблеме сверхвысоких давлений. Не обижайтесь, пожалуйста, но это так. Вы выдвинули идею создания больших давлений методом взрыва. Вам казалось, что это — дело будущего. Но еще лет за пять до появления вашего рассказа этот метод применялся в промышленности для синтеза таких минералов, как топаз и криолит.

Я ответила Флеровскому, что в задачу литературы отнюдь не входит выдвижение новых научных идей. Главное для литературы — человек. Безапелляционный тон Флеровского немного злил меня, и я говорила не без ехидства. Флеровский нисколько не обиделся.

— Понимаю вас. Но я химик, изобретатель. Для меня рассказ имел особое значение. Я не мог не отметить техническую ошибку. И все-таки рассказ произвел на меня впечатление. Приключения Лоскутова, его мысли, чувства — это, пожалуй, верно написано. Я мысленно спорил с Лоскутовым, совсем как с живым человеком. Доказывал ему, что взрывчатые вещества не могут создать длительно действующее давление, необходимое для синтеза алмазов. Даже проделал некоторые расчеты. И вот тогда появилась у меня эта идея. Нет, нет! Совсем не об алмазах. Меня взволновало другое — гидрогенизация угля взрывным методом. Вы, наверно, знаете, что, действуя на уголь водородом при высоких температурах и давлениях, можно получить нефть. Этот процесс сжижения угля и называется гидрогенизацией. Стальные колонны, в которых ведут гидрогенизацию, имеют толщину лобовой брони тяжелого танка. Огромное давление усложняет аппаратуру, затрудняет создание производительных установок, И я решил: уголь нужно сжижать взрывным методом непосредственно под землей, в пласте. Вы улавливаете мою мысль? По идее это довольно просто: бурится скважина к угольному пласту, закладывается термоядерный заряд, скважина цементируется. Затем взрыв, и под землей, в угольном пласте, развивается давление в миллиарды атмосфер, температура в миллионы градусов. Режим взрыва подбирается так, что в пласте, за исключением небольшой центральной зоны, создаются наиболее благоприятные условия для соединения углерода с водородом.

— Но в угле ведь нет водорода.

— До взрыва водорода нет, если не считать органических вкраплений, — согласился Флеров-скин. — Но при взрыве атомы горных пород, да частично и углерода распадаются на атомы водорода. Потом, когда температура падает, водород соединяется с углеродом. Под землей возникает нефтяное озеро радиусом в несколько километров. Конечно, я говорю только о принципе. На деле все это куда сложнее…

— И вы осуществили свое изобретение? — нетерпеливо перебила я его.

Он рассмеялся. Голубые глаза прищурились и стали совсем синими.

— Я? — переспросил он. — Один я ничего не мог бы сделать. В этом, кстати, вторая ошибка вашего рассказа. У вас Лоскутов действует почти в одиночку. Видимо, для вас изобретатели во все времена одинаковы.

— Но…

— Это ошибка, — перебил Флеровский. — Методы и характер изобретательского творчества меняются и в каждую эпоху они различны. Если когда-то весь путь от идеи до ее осуществления изобретатель проходил в одиночку, то теперь одному человеку не под силу управлять сложным творческим арсеналом. Чтобы осуществить значительную идею, превратить ее из мечты в реальность, нужны соединенные усилия людей разных специальностей. Так было и в этом случае. Я подал еще очень смутную идею, показал направление, а создавали изобретение десятки людей — химики, физики, геологи, горняки, математики. Многое изменилось, многое дополнилось…

Я слушала Флеровского, и мне было стыдно за свой рассказ. И не только за свой. Было очень обидно, что еще не создан образ настоящего советского изобретателя с его смелостью, размахом, твердой верой в свое дело, знаниями, упорством, чувством коллективизма. Передо мной сидел герой нашего времени, быть может, не лишенный некоторых человеческих слабостей, но умеющий превращать творческий труд в высшее искусство, в искусство преобразования природы.

Как ни странно, я только сейчас заметила, что мы сидим в темноте. Я включила настольную лампу, зеленый полумрак упал на книжные полки, на картины и узорчатый ковер. Было очень тихо, и негромкий голос Флеровского только подчеркивал спокойную тишину: