– Простите, Андрей Дмитриевич, словно затмение нашло. – Ростокин на самом деле выглядел растерянным.

– Ладно. Не на тебя одного, но все равно… – Андрей не закончил фразу, потому что и сам не знал, как.

– Так что, Константин Васильевич, теперь пойдем? – спросил он. – Твой пациент готов разговаривать с родственниками убедительно?

– С учетом уже случившегося, – внезапно сказал Скуратов, – придется. А нет – мы поможем.

Андрей посмотрел на академика с уважением. Больше всего он не выносил интеллектуалов-либералов, в дело и не в дело любящих вспоминать о гуманизме и правах личности. Как будто изначально страдающих «стокгольмским синдромом».

Сейчас Виктор держал себя правильно. Как и полагалось другу Ростокина. Только, что немного странно, с Игорем он здесь общался меньше, чем, казалось бы, следовало.

– Пойдем. Я, ты, Урх и Антон. Остальные пусть держат внешний периметр, – с мрачноватой усмешкой сказал Удолин.

– Я тоже, – упрямо сказал Скуратов.

– Попозже. Сначала – рекогносцировка. Зачем нам сразу всеми научными силами рисковать?

Шульгин кивнул, поддерживая Новикова:

– Побудем здесь, Виктор. Наше от нас не уйдет. Пока разъяснишь мне кое-что.

– Ты, Саша, давай-ка лезь в машину и резко сбрось поле. Сначала до двух, а как мы по трапу полезем – совсем, – предложил ему Андрей. – Я при пяти и даже двух «же» за свои действия не отвечаю. Давно спортом не занимался.

– Иди, иди, сделаю как надо.

Внутри «медузы» было совсем темно.

– От большой силы тяжести освещение аварийное отключилось, – переводил Удолин слова Шатт-Урха. Они вдвоем шли впереди, Антон и Новиков с поднятыми пистолетами – тремя шагами сзади. – Сейчас исправим.

Андрею здесь сразу не понравилось. Мало, что темно, так еще пахло очень неприятно, и пол под ногами мягко пружинил, как живая ткань. Будто они, вроде пророка Ионы, очутились в чреве кита. Сейчас как брызнет со всех сторон желудочным соком, и пистолеты не помогут…

Через две показавшихся очень долгими минуты свет загорелся. Вернее, не «загорелся» в нашем понимании. По стенам, постепенно повышая яркость, начали вспыхивать в беспорядке разбросанные плафоны, на вид – не то древесные гнилушки, не то громадные, в кулак, светляки. Спектр был похожий, биолюминесцентный.

При свете ощущение, будто находишься внутри живого существа, только усилилось. Да так оно и было.

Все те же нестыковки – вполне технологическое оборудование дуггурской базы в пещерах, огнестрельные митральезы монстров, и одновременно – живые «звездолеты (или «машины времени»).

По буро-синюшному тоннелю, похожему на пищевод или, хуже того, прямую кишку, Шатт-Урх повел их наверх, что-то поясняя Удолину.

Пилотская кабина располагалась в куполообразном вздутии под самой «крышей». По кругу расставлены ложементы, напоминающие полураскрытые раковины устриц. Здесь запах сырого мяса и гниющих растений стал почти невыносимым. При появлении людей из своих «гнезд» начали выбираться существа, похожие на тех, с какими пришлось сражаться профессору и Шульгину в пещерах. Мельче Урха и не такие человекообразные. Только их было не три, как говорил Шатт-Урх, а четыре.

Возможно, ложементы имели противоперегрузочные свойства, иначе трудно представить, как эти субтильные гуманоиды могли три часа выдерживать нагрузку, с трудом переносимую тренированными земными летчиками и космонавтами в течение нескольких секунд, в крайнем случае – минут.

Чтобы хоть немного перебить вонь, Новиков с Антоном закурили.

– Здесь допрашивать будешь или на свежий воздух выйдем? – спросил Андрей Удолина.

– Убедимся, что кроме этих больше никого нет, и выйдем.

До штаба учебного центра лету по прямой было всего пять минут, поэтому допрос пилотов «медузы» решили проводить там, в технически оснащенных помещениях, а не в чистом поле, на холодном ветру.

Но хоть там, хоть здесь, принес он не слишком много новых сведений. О политическом устройстве и биологической организации своего общества эти весьма специализированные существа знали еще меньше, чем пленник из пещер или Шатт-Урх.

– Вот уж где криптократия так криптократия, – с оттенком, похожим на восхищение, сказал Шульгин. – Сколько же уровней и степеней гражданства в их славной державе?

– Я пока насчитал пять низших, – ответил Удолин. – Только гражданами их называть не стал бы.

– Так я исключительно условно выразился. Просто более подходящего слова не подобрал. Но с другой стороны… Кое-какими правами, причем конституированными гораздо жестче, чем любой бумажкой, они ведь пользуются?

– Едва ли. Это у нас при самых свирепых деспотиях в определенных условиях раб мог стать вольноотпущенником и даже императором, продавец пирожков – всесильным Меншиковым. У них – отнюдь. Вот ты, Шатт-Урх, если мы поможем вооруженной силой, готов возглавить правительство своего мира?