Тот скромно стоял у книжного шкафа и курил сигарету на длинном мундштуке. Даже не врач, а поэт. Правда, посмотрел на меня, как зверь из зарослей на охотника в автомобиле — с обидой.

— Говорят, Антон Антонович, еще немножко, и вы бы перешли в сонм божеств. По поводу жертвоприношений толкуют до сих пор разное, но мое мнение: некоторые люди уничтожают самое дорогое, чтобы таким образом высвободить связанную энергию для предотвращения застойных явлений. В общем, по-своему понимают закон сохранения. Вы должны приветствовать эту самобытность. Они так долго искали подходящую кандидатуру, и опять сорвалось… Не завидую им.

Конечно, сейчас надо лебезить перед доктором, мести пыль хвостом, но почему-то хочется вломить ему между рог. Не знаю, воздержусь ли. Если нет, то меня раз и навсегда обезвредят процедурой какой-нибудь. И станет все до фени. Тоже хорошо.

— Знаю, знаю, вы — другая каста, вообще никому не завидуете. Если и случается, то только по запротоколированному решению трудового коллектива.

— Да, сделаешь, как доктор прописал, — согласился доктор. — Кое-что вы уловили. Но вы страшно хотите быть непохожим, особенным, иметь собственное мнение. Но тупой среди умных тоже ведь будет особенным. Да я не этого тупого осуждаю, не этих умников восхваляю. Умные-то они только всей кодлой. Увы, никогда элемент машины не будет мощнее целой машины. Антон Антонович, не убегайте от кучи, не пытайтесь вскочить на нее. Увидьте в ней большие числа, которые всегда соответствуют закону, необходимости.

— Вам можно обзывать меня тупицей, раз я никуда не денусь.

— Напротив. Ошиблись, милейший, крупно. Мы иногда выписываем больных в вашем состоянии. Ведь вам уже есть над чем подумать. Допустим, вы разглядели какую-то натяжку, пускай даже обман. И прекрасно, вы правы. Но ры видите его один, и поэтому вы неправы. Массовый обман — уже не обман, а умение выделять четкие цели. Тогда остальное должно быть пока что в тумане. Кто этого не понимает, тот ломается. Сейчас много бродяг, бомжей, они живут на пустырях, в промышленных и коммунальных развалинах, живые обломки. И никакой романтики. Починить их уже невозможно, могли убедиться на примере палаты. Итак, надеюсь, уроки извлечены.

Это что, новый вид терапии, или щелка действительно приоткрылась?

— Спасибо, что казнили. В следующий раз неповадно будет.

Он кивнул головой в сторону двери, дескать, иди и не отнимай светлое у будущего, а темное у прошлого.

Выйти сразу не удалось, надо было еще снять все чужое, чистое и напялить свое, грязное. Чуть в стороне от подъезда стояла машина Управляющего вместе с самим Управляющим Станиславом Бонифатьевичем. Хотелось остаться инкогнито, но он высунулся и поймал меня за полу пиджака.

— Хоть начальство замечай, лунатик.

— Ой, извините, только что у меня было другое начальство, другие коллеги, не успел сориентироваться.

— Ну что, прославиться захотел, на стенке почета висеть? Или, может, монумент с конем и змеей заслужить? Я так тебя понимаю, — игриво начал шеф.

— А вы проживете на свете, как черви слепые живут, — парировал я. — Это не мое, классик сказал.

— Я на свой счет и не отношу, — благодушно заметил шеф.

— Вы и мое исчезновение на свой счет не отнесли, — уколол я, — дескать, чего не бывает.

— Нет, мне уж хорошо известно, что бывает в царстве приоритетных технологий. Ничего не попишешь, мы маленькие, сверхполимер большой.

— Спасибо за метафору, Станислав Бонифатьевич. Так что, будем ждать, когда царедворцы отправят нас из тридевятого в тридесятое царство, чтоб мы там научились цели видеть?

— И что это из тебя сейчас поперло? Чем не жилось? Мало ли что они там говорят! Есть в конце концов законы.

— Законы — это обертка. А конфетка была та, а стала совсем иная.

— Угадал, Антон Антонович, я сладости уважаю. В любом случае они должны быть сладкими, а не горькими. Так что во всех конфетах что-то общее есть. Это я насчет законов, сам понимаешь. Получается, не надо делать резких движений.

— Еще прочитайте стих про «единицу ноль, единицу вздор». Поэт не знал, что один не равно нулю, что это основа числового ряда. Ему, гуманитарию, простительно.

— Давай о другом, веселом, — предложил шеф. — Вот, например, нашлась петушку курочка. Твоя кассета оказалась у Брусницыной. Как и что — разбираться неохота, а девочка сама не колется. Шарон ходила с ней в прокуратуру, а там еще жив дурилка старорежимный, пособил. Заинтересованные стороны договорились полюбовно. Администрации отдали кассету с первичной записью, а она распрямила пальчик, и ты выпал.

— А вот не согласен, что я равен по стоимости кассете, — почти всерьез возмутился я.

— Это с Брусницыной выясняй в укромном уголке. Она девка неплохая.

— Что же мне теперь делать, кормилица наша, Станислав Бонифатьевич?

— А будто не знаешь, вариант один, закрыть клюв и не возникать. Ну, уважь начальство.

— Начальство уважай, а делай по-своему. Выкинуть вы меня не можете без аттестаций, испытательного периода, обязаны помурыжить, уязвить понижением в должности. Но я в любом случае использую время для проверки непорочности приоритетных производств.