Парень отрубился, а я тем временем доставил девчонку в больницу.

А он молодец.

Правда, молодец.

Не только все сделал, но и не поддался ненависти внутри. Уж я-то понимаю, какого это, когда что-то внутри тебя рвется наружу и хочет разрушать. Ненависть, которую не успокоить обычными способами и которая всегда будет подтачивать твое сердце изнутри. Ты загниваешь и постепенно разлагаешься.

Я сумел принять и поглотить всю ненависть Хотару. Всю его боль за содеянное, всю его вину за свершенное, и всю его обиду за то, что виновные остались безнаказанными. Да, я все это принял. Нет, я ее не подавил и не уничтожил. Я просто стал частью этой ненависти…

Как мне удается сдерживать всю эту безумную ярость?

А никак.

Я ее не сдерживаю….

Просто я пообещал ей, что, когда придет время, я дам ей полную волю и свободу творить и уничтожать…

И когда я доберусь до предателей… Я обрушу на них всю мою злобу, всю мою ненависть и ярость. Они пожалеют, что родились на свет, они пожалеют, что могут дышать и еще не сдохли сожранные собаками…

О, да…

Они пожалеют…

Смейтесь, паразиты… Пока есть время…

Ведь скоро я доберусь до вас…

Что-то меня понесло.

Надо бы дождаться пробуждения пацана. Нам нужно поговорить…

Первое, что Така почувствовал при пробуждении, была боль…

Настолько сильная и ужасная, что даже дышать оказалось трудно.

Хотя не такая сильная, когда он ампутировал себе больную ногу и отращивал ее заново. Вот там была реальная боль, аж волосы поседели, но и сейчас ничего приятного не было. Позвоночник повредил, конечности тоже, и отбил себе что только мог.

Нет, не смертельно, но больно будет долго…

С трудом открыв глаза, он сначала все было размыто, но вскоре четкость зрения вернулась к нему.

Следом вернулся и слух…

Что-то странное звучало справа. Обрывочные звуки.

Но вскоре слух восстановился, и он стал различать все. Звуки оказались ритмичными и спокойными.

– «Мелодия?»

Странно знакомая мелодия…

Он ее раньше где-то уже слышал…

– «Мама?» – вспомнил он.

Мама очень любила эту мелодию и часто играла. Ее когда-то написал ее друг из университета, и она навсегда ее запомнила, а потом часто играла дома. Когда он возвращался из школы после уроков, то всегда дома играла эта мелодия…

Она сидела за пианино своего дедушки и играла. Она закрывала глаза и улыбалась.

Повернув голову, Така сначала не понял, что именно сидит рядом с ним.

Белая кожа, угольно-черные волосы, сияющие синие глаза с черным белком. Одет он в грязно-серые лохмотья с перебинтованными ногами и руками. Кисти у него черные, словно это перчатки такие, а на кончиках пальцев у него небольшие коготки, из которых исходили едва заметные нити. Он щипал эти нити своими когтями и играл такую знакомую для Таки мелодию.

Карас…

– Ран, когда-то показала мне эту мелодию, – сказал он. – Я запомнил ее и, когда, сумел освоить свои нити, воссоздал. Эта мелодия согревала меня в пустоте серого мира.

В его голосе была грусть и тоска. Причем такая печаль, будто она камнем висит на его плечах.

– Что случилось с Ран? – спросил он. – Почему ее память предается стыду?

Така не хотел отвечать.

Для него это была больная тема, которую он сам старался не вспоминать.

– Это случилось через три года, как мамы не стало, – начал он рассказ. – Мы с отцом только начали отходить от потери и как-то жить с этим. Мы пытались… – он вздохнул. – Однажды к нам пришел журналист…

Така хорошо запомнил его лицо.

Такое светлое, дружелюбное, внушающее доверие и надежность. Голос сильный и спокойный, приятно слушать. Да и сам человек располагал к себе.

– Он сказал, что хочет написать статью о маме. Она была в прошлом известным музыкантом, а этот журналист был ее поклонником, потому решил увековечить ее имя в статье, а потом и книгу написать…

– Через три года?

– Сказал, что понимал, как тяжела наша потеря, и потому не захотел спешить…

Така сделал паузу…

– Он задавал вопросы… много вопросов, на которые мы отвечали. Не всегда, но ничего такого уж страшного в них не было. С ним было приятно общаться, и он оставил о себе хорошее впечатление…

Он закрыл глаза…

Как же он тогда ошибался…

– А через месяц мы увидели это… – заскрежетал он зубами. – Используя наши слова, он написал просто отвратительную мерзость! Он заявил, что мама была сумасшедшей, что видела призраков и была слабоумной! – прорычал Така. – Маленькие намеки и слова он раздувал в целые предложения и абзацы, выставляя все так, будто бы это мы ее такой называли! Он оказался лжецом и уродом, который обманул нас!