– Не исключена такая возможность, но ведь мы и ждали, согласитесь, что в таком мощном государстве, прикрываясь одним стариком, который говорить только и умеет: «Вон, контра!», долго и невозможно и скучно. Конечно, мы бы могли и разъехаться, но человек легковерен и ленив, думает: а ну, может быть, это и не сегодня. Что же касается вашего предположения о Леоне Ионыче, то зачем же на такую ораву такую мощную силу тратить?

– Вы, что же, думаете, что ваши дела мелки или просто вас забрать, вы все и выскажете.

– Зачем высказывать? Мы тоже люди твердые, мы не интеллигенты. Да нет, нельзя, говорю, идею тратить зря, не будет наша власть. Они миллиона не пожалеют, пропадай, дескать, а идею тратить не будут, а ведь у Леона Ионыча, согласитесь, крупная идея.

– Идея крупная.

– И государственная?

– И государственная.

– Следовательно, государство к нам подошло с известного конца. Что же, мы государству благодарны и будем работать. Я, например, – путешествия люблю, но так как теперь открывать нечего и последний путешественник был Пржевальский, – путешествием называется и открывать земли, где говорят не на ваших языках и люди все слабые.

– А как же насчет полюса?

Доктор ухмыльнулся.

– Итак, вы отказываетесь от путешествия?

– Отказываюсь. Я люблю военную жизнь. Я могу комбинат, например, охранять, комендантом быть.

– Теперь разрешите, Ларвин, задать вам вопрос. А любовью вы в вашем клубе, кафе и вообще здесь никак не были связаны?

– Да, да, – встрепенулся доктор и поднял ладонь в уровень со своим лицом. – Ведь у вас же есть невеста?

– Ну какая же это невеста? Перекидная сума это, а не невеста. Мне Мазурский говорит: уступи!

– Кого, Людмилу? Негодяй. Такая невеста!

– Да нет, не Людмилу, а Сусанну. Вначале я себе Сусанну наметил и до известных степеней проверил, все-таки надо было родниться, что ли, в доме, соображения чисто коммерческие, а Мазурский – мне станок нужен был… а ему продовольствие, но станок-то мне все-таки больше. Я и уступил. Присмотрелся к Людмиле, говорит она, конечно, мало, но в нашем деле и лучше, а теперь, пожалуй, и вредно молчание, в новой-то жизни, там нужна общественность, а какая же у ней жилка общественная, если она любовников описала с самой пакостной стороны, я даже думаю, и с медицинской точки зрения это не любопытно.

– Нет, почему же?

– Ненормально, когда человек только об этом и думает. Не знаю, свободный человек, может быть, и может так думать, но нам, борющимся за существование, надо – ткнул, вынул и пошел пищу добывать. А теперь-то я думаю Сусанну взять.

Я думал, что д-р начнет свое извержение, но он как будто вдумывался в слова и большим пальцем трогал мочку уха, ухмыляясь, словно предоставлял беседовать мне, если я действительно заинтересовался этим делом. Я спросил и мне не хотелось говорить о Сусанне. Что мне Сусанна?

– Скажите, а вот вопрос о стадионе, недавно или же давно о нем рассуждали, мне как-то не верится, что все разворотил Черпанов.

– Разрешите и вас, Егор Егорович, спросить – вы на Урал едете?

– Еду.

– О стадионе сегодня узнали?

– Сегодня.

– Не думайте, что мы умнее вас, Егор Егорович. Конечно, мысль о стадионе очень опасна, и, если были колеблющиеся, то теперь они исчезнут. За Черпановым поедет весь дом, тем более, что дом и разрушат, наверное, весной эквивалентных квартир нам не дадут, так как если порыться в нашем прошлом, то окажется, что мы все с какой-то стороны бывшие люди, следовательно, не вселят нас и в бараки рядом с трудящимися, хотя, по документам, и мы все трудящиеся, а дай бог, если дадут нам какие-нибудь кутки в дачной местности, а, кроме того, и холод, Егор Егорович, не знаю, отношу это на счет воздушного отопления; мало беспокойства за дрова, но с каждой зимой становится все холодней и холодней.

– Так у вас же связи, что вы, дров не можете достать?

Доктор потрогал мочку, его узкие ладони и тонкие линии пальцев напоминали камыш.

– Приятно, Ларвин, что вы заговорили о дровах. Вы любите березовые, конечно.

– Я люблю тепло.

– Березовая роща. Я наблюдал ее остатки у Петровского парка, когда ехал к вам на маневры.

Удивительно, как д-р обладал способностью выводить людей из себя. Ларвин мгновенно вспыхнул.

– То есть вы хотите сказать, что я люблю Сусанну?

– Именно, именно, и за этим только я приехал к вам, сообщить также, что Людмила скупила овес, вы напрасно к ней так пренебрежительны.

Я думал, что Ларвина не так-то легко вывести из себя, когда вопрос идет об овсе, тем более, что Ларвину теперь, когда он уезжает на Урал, какая-то спекуляция с овсом, но он разозлился очень.

– Вот дьяволица, но ведь это я должен был променять свои остатки продовольствия на овес, а овес Мазурскому.

– Мазурский сбежал.

– Как сбежал Мазурский? А может быть, он поскакал один вперед, проверить на месте, как же идет строительство комбината. Не мог Мазурский сбежать.