ОН сбросил свой величественный мешок на колено Нине Львовне.

Нина Львовна вскрикнула. Нет, не от боли, хотя было больно. Говорят, есть в эпидерме некие зрительные клетки — так вот, все они, а их миллион, отметили со всеми подробностями, как железная пряжка полосовала Нине Львовне колготки. Она их драла, расщепляла, грызла…

Нина Львовна попробовала натянуть на колено пальто, но колено все равно было голым и белым с красной широкой царапиной. Парень в дубленке отвернулся. Даже слегка отодвинулся. Зато женщина, сидевшая рядом с Ниной Львовной, сказала:

— Шесть семьдесят отдай, да еще стыдом обольешься, пока магазины откроют.

— Извините, — сказали туристы. — Мы возместим. — Они принялись рыться в карманах, все гуще краснея.

— Три двадцать, — прошептал ОН. Уши у него алели, как ручки стоп-крана.

Парень в дубленке достал из-за пазухи детектив. Впился глазами в замусоленные страницы.

Нина Львовна перепрыгнула через рюкзак.

Толпа вынесла ее на перрон. Соседка по вагону — крепкая женщина, похожая на хорошо спрессованную копешку сена, еще сохранившую запах позапрошлогодних лугов, — крикнула вслед:

— Ничего — плюнь! Ты еще молодая, у тебя все еще впереди!

Наверное, эта суббота оборачивалась для Нины Львовны тем самым, незабываемым днем, когда лестницы становятся вдруг крутыми и скользкими, сдоба — твердой, как камень-песчаник и с крыши, покрашенной два года назад, срывается капля краски и падает прямо вам на плечо.

Нина Львовна вошла в школу со звонком. Отметила гневный взгляд директора Софьи Геннадьевны, по прозвищу Фосген, выставила вперед ногу в разорванных колготках и, прихрамывая, стала подниматься по лестнице.

Школа пахла пригоревшей кашей, — Нина Львовна поморщилась. С тех пор, как она пришла работать в школу шесть лет назад, она не ела кашу.

У кабинета английского языка ждала группа 8 «а», напоминавшая очередь в бар «Баку».

Феликс уже загорел — на каникулах повалялся на пляже в Тбилиси — у него там жил папа. Лизонька полыхала красно-белыми кроссовками и клипсами — в тон. Марьяша благоухала чудесными духами — название Нина Львовна забыла, но запах помнила — Юрик подарил ей такие на свадьбу. Где-то валяется пузырек — надо выбросить.

Ввалились в класс, все сразу, чуть не выломав двери — «кто войдет последний, получит „банан“» — иногда они все же похожи на детей, подумала Нина Львовна, успев проскользнуть в дверь первая. Они все были выше ее.

Не торопясь стали готовиться к уроку.

Леня Рубанов степенно водрузил на парту «дипломат», нехотя вынул из него учебник. Взгляд его был прикован к изящному профилю Иры Савченко.

К столу подошла Марьяша.

— Нина Львовна, — сказала она. — Вы, наверное, сегодня здорово проспали. У меня тоже так бывает. Будильник хорошо ставить в кастрюлю — мертвого поднимет. Вот тушь — хотите? — Франция!

Нина Львовна красила глаза и зашивала колготки в лаборантской, а группа 8 «а» готовилась к обсуждению главы из романа Харпер Ли «Убить пересмешника», ничему в нем не восхищаясь, не удивляясь и не горюя. «Что Аттикус, что Аттикус? Белая ворона! И не поймешь, то ли он — псих, то ли кругом — все с приветом».

Нина Львовна вспомнила вдруг, как плакала над этой книжкой в детстве, как ее поражал интеллигентный и благородный Аттикус. Он казался ей громадным — до неба, с белым галстуком-бабочкой.

— Марьяша, — позвала она. И, когда Марьяша вошла, она, глянув на себя последний раз в зеркальце, спросила: — Скажи, Марьяша, у тебя есть такой герой, который кажется тебе громадным — до неба?

— Нету, — спокойно сказала Марьяша. — Большие — неповоротливые. Я люблю спортивного типа. А если вы про «Убить пересмешника», то нам всем непонятна позиция автора. Сейчас двадцатый век, и так не бывает. Мой папа адвокат, и он говорит…

Марьяша стояла спокойная, хорошо сложенная, чисто вымытая — отличница и хороший товарищ. Джозеф Хеллер был ее любимым писателем. Каждый день у школы ее ждал парень в белой курточке «Адидас».

— Извините меня, ребята, — сказала Нина Львовна, войдя в кабинет. — Портить вам настроение — моя работа. Сегодня я вас поспрашиваю.

В тот же миг она почувствовала, как группа стала чем-то единым, противостоящим ей одной. Они ненавидели, когда кто-то посягал на их мнение.

Лера Мицкевич подняла руку.

— What’s wrong?[2]

— Нина Львовна…

— Speak English![3]

— Я не знаю, как это по-английски. Видите ли, я не готова к уроку, потому что у нас вчера рожала сука.