– Может быть, по ходу истории меняются лишь ее действующие лица? – размышлял Павел. – И если триста с гаком лет назад «Парадиз» на костях ценой боли, крови и пота воздвигли те же самые чиновники и олигархи (только назывались они иначе), то пора смириться и успокоиться? Что тут говорить – любая современность стареет. Когда-нибудь и это все покроется пылью, забудется в кладовке. Ценность превращается в хлам. То, что для одного – золото, для другого грубая подделка.

Желая наказать себя за свои крамольные мысли, которые он – вот богохульство! – высказал вслух, Павел решил сделать крюк и от «Горьковской» пройтись пешком до «Спортивной».

Честно говоря, политика его интересовала в последнюю очередь – в тот долгий день, проводимый на свежем воздухе, он гулял, не обращая внимания на жителей культурной столицы. Эти, как истинные петербуржцы, просто обязаны не падать в грязь лицом, а если же кто из прохожих спотыкался и падал, то они мигом помогали подняться. Уровень культуры здесь был нереально высок – то тут то там Павлу слышалось: «простите, пожалуйста», «господа хорошие, пропустите великодушно» или даже «сударыня, извольте, я возьму вас за руку и переведу через дорогу – вижу, что вы слепы», и прочее, прочее, прочее.

Вот уж куда ни глянь – Петербург был для Павлика в тот день образцом порядочности, добра и красоты. «Парадиз» Петра Великого действительно был раем, функционирующим исключительно по всем законам добра и красоты.

Какой Зощенко со своей сатирой на советскую жизнь и ментальность?! Какой Достоевский, специализирующийся на психологичной «чернухе»? В топку их книжки – мир прекрасен.

Настолько, что Павлу хотелось поскорее выйти из нескончаемой эйфории, и поэтому весь день он молчал и ни с кем не заводил светских бесед и околонаучных споров – просто шел и думал о России, слушая музыку через наушники, подключенные к телефону.

Так он и шел – в обычный осенний день, который заговорщически прятал свою подружку-зиму, как девицу, которую стеснялся показать вошедшим так не вовремя в его комнату родителям. Но за занавесью кружившихся в серости золотых листьев, мученически затоптанных прохожими в грязь, и за блестящем желтизной солнцем на небе все равно виднелись очертания холодной женщины, которая, подобно проститутке, отстраненно сделает дело, возьмет свое и уйдет, оставив после себя разочарование.

Вместе с тем с уходом зимы придет весна. И может быть, тогда…

Павел улыбался, глядя на взъерошенную стайку голодных голубей, пикирующих на бабку, которая, разинув беззубый рот от праведного удовольствия, кидала наземь кусочки прошлогодней буханки хлеба.

Будто бы вторя его улыбке, огнем в груди отзывалось сердце. И он, и оно – оба связывали радостные надежды с появлением в их жизни Кристины. «Все бы ничего, все можно вынести. Лишь бы нога не болела», – думал он, неожиданно для себя отметив, что оказался совсем рядом с митингующими за «социальную справедливость» людьми.

Судя по всему, после событий на Болотной площади выражать свое недовольство существующим порядком в стране стало так же модно, как бухать и жаловаться на свою не годную ни к чему хорошему жизнь. Молодой человек устал замечать, что народ обвыкся каждые новые выборы рассусоливать, какие они грязные.

Павел, оставаясь в стороне, с интересом смотрел на толпу. Состоящая в основном из нескольких сотен людей в возрасте от двадцати до шестидесяти лет, она была бы заурядна и посредственна, если бы не придурковатая кучка молодых ребят, горлопанящих что есть силы «Кто здесь власть?! Мы здесь власть!».

Пожилой народ со все большим воодушевлением вторил молодежи, повторяя этот лозунг, как мантру. Все смешалось. Павлу казалось, что среди митингующих были все кому не лень: фраера, бывшие военные, зевающие девушки, неформалы и крестящиеся в немом экстазе бабушки. Все они, все как один, хотели социальной справедливости. Объединенные ненавистью к Путину и «Единой России», эти митингующие бастовщики (или бастующие митинговщики), забыли и думать, что справедливость у каждого своя.

Всю эту вереницу политически активных граждан сопровождало несколько рядов ОМОНа и полиции, которую с брызжущими во все стороны слюнями вожделения спешили сфотографировать журналисты из провокационных интернет-газетенок. В какой-то момент все это даже понравилось нашему герою.

Но он громадным усилием воли отказался от участия в этом протестном шабаше.

До метро дошел без приключений, и никто так и не узнал, что сталось с бабушкой, решившей покормить голубей. Равно как и с той процессией, которая шла стройными рядами, дабы высечь огнем и мечом недовольства искру справедливого светлого будущего в умах тех, кому и так живется неплохо.

Кристина… То, что он чувствовал к ней, было для него таким новым, таким свежим, таким радостным, что у него не находилось слов для выражения собственных чувств.