Шрифт:
Герде
Как Алену вывели из воды
Крапива не жжется
Вальгалла
Гефсиманский сад
«Расставания боль больше нежности, плача злее…»
«Я выкладывалась дорогами, длинной тропкой по твой порог…»
«Я не трогаю тебя взглядом, я не трогаю тебя словом…»
Да иди ты на все четыре отсюда пешей.Притащила воз роз, а на кой они в царстве мрака,Где вокруг только лед? Я прошу тебя, Герда, дура,Зарекаю тебя, прекращай же, ну хватит плакать.Забирай это все, ни к чему мне твои подарки,Что в сравнении с тихой поступью КоролевыИ ее белых рук подарить мне смогла б простаяДевка вроде тебя? Только тело, да, только тело.Но что руки твои, озябшие от мороза,Все в царапках колючих от холода и от ветра,Что мне ноги твои, истоптанные до крови,Что от сердца в груди, горящего безответнойЖадной, жалкой, ненужной, мешающей тебе страстью,Этой нежностью, что и льдины согреть не в силах?Уходи, пока можешь, о гордая и босая,Я тебя приходить сюда, в общем-то, не просил.
Как Алену вывели из воды, в доме стало только мрачней,чем было. У Алены бело, как мел, лицо, у Алены сердцедавно застыло – что ей муж, глядящий во все глаза, чтоей брат, сумевший спасти сестрицу? Ей туда б, обратно, гдемать-река протекает, миру живых границей сберегая тех,кто уснул на дне. Вот где дом Аленин, где братья-сестры.Как Алену вывели из воды, так взгляд стал Аленин и злыми острым, голос же медовым: зовет с собой проводить нареку, достать ей лилий, и река смеется, плеща волной, изовет уснуть в своем мягком иле.Как Алену вывели из воды, ни житья, ни счастья – всепоисчезло. Не дозваться брату сестры родной, не спастилюбимую, бесполезно: с кем однажды мир тебя повенчал,с тем тебе вовеки пребыть и присно. У Алены только однапечаль: как себя спасти от постылой жизни, как унять тоскусвою по воде, как сбежать, где взять бы тяжелый камень,чтобы не поднять никому из тех, кто ее вернул живымпротив правил, кто отнял покой ее, тишину, кто забрал издома уже родного.Забирай, Иван, у своей сестры воздуха загрудногоцепь-оковы, что сплели вкруг сердца ее, как сеть, нежеланьежить, как в клети горлице. Не держи Алену среди живых,отпусти на рекудомой.Топиться.
Крапива не жжется, не колется, не горитПо тонким рукам вдоль тела, как ветви ив,Висящим безвольно. Ткала, да не доткала —Отнялись уставшие пальцы, заранее все решив.Завыла спустя года молчания: зря, все зря!Глаза потускнели вмиг, закушен до крови рот.Пыталась, пыталась, но рубашки не довязать —Коль не был ты в ней рожден, она тебя не спасет.Высокий держит забор, такой бы лучше костер:Шагнуть в него – что ей жизнь теперь, коли не спасла?Одиннадцать комьев холодной сырой земли.Одиннадцать птиц, взмывающих в небеса.
Не боялся меча, не боялся копья в грудину. Дажебратского прежде клинка не по-братски в спину.Не боялся вставать на рассвете, не зная, вернется льк ночи, не боялся за жизнь – у других ведь куда короче,чем дозволили жить ему боги с извечного льда глазами.Он в них верил и каждой истории из сказаний.Я его повстречал не на поле кровавой сечи, былспокоен и благостен светлый, прозрачный вечер. Я каквраг с ним на узкой тропе никогда бы не разминулся,я как друг нашел слов для него и души коснулся, и с техпор по дорогам далеким страны моих диких фьордовмы шагали вдвоем.Боги горстью ссыпали годы, умирало вокруг все,мы ж делались лишь сильнее. Он в богах был своих такнаивно-светло уверен: без щита шел на пики, без крика,сжимая зубы, принимал свои раны, надеясь, что богисудят не по ранам – по доблести, храбрости и по чести.Мы с ним, если случится, всегда собирались вместе поступеням Чертога на Одина пир веселый заглянутьотдохнуть. Кто же знал, что случится скоро нам найти туда путь?Иноземцы чертили знаки и плевали нам вслед, вследнам лаяли, как собаки, и пинали божков, и топталидар подношений. За такое ни боги, ни люди не смеютдавать прощений. И мой друг отомстил. Умер каждыйдурной насмешник, лишь один прошептал на издохему: «Будешь грешник по моей правде совести дапо своим законам». Мой друг тотчас добил его, зубысведя до стона – нож торчал из груди его, и кровьрукоять ржавила. Он пытался подняться, но не былобольше силы. Я помочь ему мог, но свои залечить быраны – чужеземца удар вероломен был и негадан.Поля битв пред глазами стояли, манили нас – нопустое. Мы погибли, как прежде хотели – вдвоем,нас погибших двое. Не спустились валькирии. Видно,доблести было мало. Я, глаза закрывая, видел дверисвятой Вальгаллы. Он, впервые крича, бил о землюрукой ослабшей, не держащей меча, и от этого былострашно. Не спустился за нами никто. Где же шагвалькирий? Где же боги его, на кого мы всегдамолились?Я сажусь рядом с ним, он молчит, и немая жалость —это все, что досталось нам с ним, что ему досталось отменя, не богов его старых, закрывших наверхступени, словно долгая жизнь миг последнегопреступленья не омыла отвагой, не скрасила грехпоследний.Он Вальгалле своей до конца оставался верным. Он кВальгалле своей путь рубил топором и гневом.И Вальгалла манила своим бесконечным небом…В недвижимости этой мы смотрим в него, но тщетно.И врагов, и свои тела стали щепоткой пепла сотнивесен назад, но молчат небеса стальные вечнойсеростью фьордов.Просили мы как, молили!..О твоей златостенной и вечной, святой Вальгалленам солгали, мой друг,нам с тобой так жестоко лгали.
Ты – олива восьмая, растущая в том саду,Где гробница Ее, пустующая столетья.Я пришел к тебе помолиться, прижавшись лбом,Но ушел, как Фома, что, явившись, увы, не встретилТу, к которой пришел – только гроб, только белый гроб,Равнодушно-холодный под взглядом, таким же ставшим.Ты роняешь на землю выцветшие листы,Я себя опускаю рядом душой уставшей,Чтобы вместе с тобой обернуться опять землей,Чтобы цепью ладоней сомкнулся небесный куполГефсимании вечной, не прячущей тела той,Что в ответ на молитвы протягивает нам руку,Но слезы не утрет – очистительна сила слез.Сколько плакалось ей, прежде чем даровались силы…Я молчу, глядя в небо, и небо глядит в меня,И касаются лба, словно пальцы, листы оливы.
Расставания боль больше нежности, плача злее,Так пуст Рай оказался, когда исхитрился змейУвести Еву в ад, и пусть дали сюжет иначе,По пустынному Раю разносится скорбный плач.И тебя разрывает криком, сшивает заново,Было имя ее наградой, а стало раною —Так кровит и болит немыслимо эта женщина,И ладонь твоя ей, как линией, вся исчерчена.Ты зовешь – ее? Господа? – сходит на стон проклятие,Когда кожа твоя горит по ее объятиям,Только нежность с ее шагами навеки сгинула.А все ребра твои, Адам, целые до единого.
Я выкладывалась дорогами, длинной тропкой по твой порог,Я собакой к рукам ластилась и покорно была у ног,Я ночною и хищной птицею вдаль высматривала врага.Все, что делала, било мимо, и не стала я дорога.Ведьма сыпала в чан коренья, наливала туда водыТо ли мертвой, то ли целебной, чтоб заметил мои следы,Чтобы в мире, где сотни, сотни! выбирал лишь одну меня.Все, что сварено, лилось мимо. На кого меня променял?Слова слушала и шептала, повторяя вслух наговор,И пыталась украсть из клетки ребер белых, как дерзкий вор,Сердце, бьющееся в свободе, не желающее любить.Изломала, но не достала, пальцы, рвущие нить судьбы.Ведьма плюнула: непокорный, неподвластный. Уйди, смирись.Отвечала ей: как же сдаться? Без него разве будет жизнь?А потом замерла, увидев, как блестит по свободе взгляд:В дар снеси ему душу с жизнью, он вернет их тебе назад,Подари ему все, что хочет, да не рад будет, хоть ты вой.Не молись, не роняй слез больше, покрести и ступай домой.Пусть другим заговоры ведьма помогает в ночи плести —Если мимо лежат дороги, там и богу их не свести.
Я не трогаю тебя взглядом, я не трогаю тебя словом,просто я не хочу, чтоб снова что-то взвыло, как пес,внутри. Говорю: я – всему основа, не дуэт пусть,а будет соло. А что вытекло из глаз солью, рукавом,не стыдясь, утри: кто не плакал, тот не был ранен,кто не падает, тот не встанет.Я в тумане, в таком тумане разбиваются корабли,только свет маяка, он манит, утешая тоску прощаний.За туманом другие дали,и за ребрами не болит.