С последними словами она повернулась и быстро пошла прочь. Г. М. некоторое время смотрел ей вслед, а затем развернулся к Сандерсу.

— За ней, сынок! — процедил он уголком рта. — Я нечасто отдаю такой приказ, но сейчас — за ней! Ей совершенно не о чем беспокоиться. Впрочем, подождите. Провалиться мне на месте, я иду с вами!

Бросив взгляд на ошеломленного старшего инспектора, он выбрался из машины и покрепче нахлобучил на голову цилиндр.

— Оставайтесь здесь, Мастерс. Как вы думаете, почему я лезу не в свое дело? Денни Блайстоун один из моих стариннейших друзей. Сидите на месте, увидимся позже. Пошли, сынок!

Они нагнали Маршу, когда та переходила Блумсбери-стрит. Г. М., запыхавшись, зашагал рядом с нею, Сандерс зашел с другой стороны. Девушка демонстративно не замечала их до тех пор, пока чуть не врезалась в проезжавшее мимо такси.

— Может быть, хотите перекусить? — с надеждой осведомился Г. М.

— Нет, спасибо.

Они зашагали еще быстрее. Слева от них тянулась высокая, с шипами наверху ограда Британского музея, похожая на тюремную; за оградой находилось массивное серое музейное здание, тоже напоминавшее тюрьму. У ворот толпились газетчики; уличный фотограф расставлял свой треножник.

— А сфотографироваться не желаете? — спросил Г. М. Он сам обожал фотографироваться и не мог устоять перед искушением.

— Нет, спасибо, — ответила Марша, но, не выдержав, прислонилась к ограде и рассмеялась. — Ну ладно, — заявила она, лучезарно улыбаясь. — Мы сфотографируемся. А потом пойдем в паб или еще куда-нибудь; вы, если на то пошло, расскажете, что думаете об этом деле.

После церемонии фотосъемки — Г. М. держался с наивысшим достоинством, держа цилиндр на сгибе локтя, а другой рукой упершись в бок, как Виктор Гюго, и смотрел в глазок аппарата так въедливо, что даже уличный фотограф сделал ему замечание, — они обосновались в общем зале дымной и уютной таверны на Мьюзиэм-стрит. На столе стояли две пинты горького пива и джин с тоником; последний заказала Марша.

— Я не хотела говорить при полицейском, — сообщила она, — но о вас я знаю все. Видите ли, я знакома с Эвелин Блейк, женой Кена Блейка. Она утверждает, что вы самый упрямый и аморальный тип из всех ее знакомых и наклонности у вас самые дурные. Всякий раз, как вы с ее мужем куда-то отправляетесь, вы неизменно оказываетесь в тюрьме. Вот почему мне кажется, что вы и правда на моей стороне. Поэтому…

— Поэтому вы, такая-сякая, нарочно сбежали от Мастерса, — беззлобно заметил Г. М. — Ясно. Я все понял и пошел за вами. Так что вы собираетесь мне рассказать?

— Я не против того, чтобы пооткровенничать с вами, — холодно заявила Марша. — Но вовсе не уверена, что могу говорить в присутствии доктора Сандерса. Ведь доктор Сандерс связан с полицией, в некотором смысле. К тому же он считает меня нелепой.

— Черта с два! — Сандерс грохнул кружкой по столу. — О чем вы?! Я ничего подобного не говорил!

— Нет, говорили!

— Никогда!

— Нет, говорили. Вы сказали: способ, каким, по-моему, миссис Синклер отравила коктейли, просто нелеп.

Сандерс рассердился не на шутку:

— Да, так оно и есть! Но мои слова не имели никакого отношения к вам. Неужели вы не понимаете…

— А вы, сэр Генри, тоже считаете мои мысли нелепыми?

Двигая кружкой по столешнице, Г. М. смерил девушку насмешливым взглядом.

— А давайте проверим! Испробуем ваш способ прямо сейчас. И боюсь, милочка, вы сами скоро поймете, что все ваши предположения просто чушь собачья. Разумеется, вы можете незаметно набрать жидкость в рот. Разумеется, вы сумеете выплюнуть ее в напитки именно так, как вы и описали нам. Однако одного вы сделать с жидкостью во рту никак не сумеете. Вы не сможете разговаривать. Говорить, не проглотив жидкость, абсолютно невозможно, голубушка. Попробуйте сами! А ведь миссис Синклер, перед тем как отпить глоток из бокала вашего отца, спросила у него разрешения. Нет, боюсь, ваша версия не проходит. Придется вам изобрести другой способ отравления напитков.

— Ах, так!.. — Марша вовремя осеклась. — А по-вашему, как их отравили?

Г. М. насупился; прежде чем ответить, он что-то буркнул себе под нос.

— Предположим, — рассеянно начал он, — у нас иссякли версии. И мы теоретически — только теоретически! — допустим, что гости говорили правду, клянясь, что атропин не мог попасть в шейкер или в бокалы до того времени, как Шуман отнес напитки в гостиную. Допустим, что ваш отец, миссис Синклер и Шуман не сговаривались заранее.

— И что тогда?

— Тогда, — с оттяжкой выговорил Г. М., — видимо, остается лишь одна версия. Лишь одна! Я имею в виду первоначальное положение о том, что в гостиную проник посторонний, который и подмешал яд в шейкер, пока гости были на кухне, а потом шейкер вымыл. — Он повернулся к Марше. — А теперь говорите правду, или я сдеру с вас кожу! Входил кто-нибудь в дом или выходил оттуда, пока вы ждали на улице?

— Нет. Я говорю правду.

Г. М. смерил Маршу долгим задумчивым взглядом.

— Угу. Значит, на том и остановимся. В таком случае мы вынуждены признать, что убийца либо сам Фергюсон, либо сообщник, работавший заодно с Фергюсоном. И не кричите на меня, и не спрашивайте, как Фергюсон выбрался из дома! Все просто; я все объясню вам до того, как вы допьете джин. Дело совсем в другом. Если Фергюсон либо его сообщник действительно сделали грязную работу, зачем Фергюсон так долго околачивался в доме после того, как все было кончено? Да еще вертелся в конторе Англо-египетской компании? Да еще заговаривал с вами на лестнице? И пошел наверх осматривать труп после того, как вы обнаружили, что там произошло убийство? И навлек на себя столько подозрений перед тем, как решил бесследно исчезнуть? Все не так. Если он виновен, зачем ему вообще впутываться в то, что началось потом?