Он не заметил, как оказался у дежурного генерала, а затем, после короткого ожидания, был приглашен к императору. Александр Сергеевич был в дорожной одежде, ему не дали даже возможности привести себя в порядок, а ведь это была его первая встреча с новым царем и важна была любая мелочь, тем более что пристрастие Николая I к аккуратности было общеизвестно. Пот выступил у Пушкина на лбу, пока он поднимался по лестнице. Он вынул платок и вытер испарину. Листок с "Пророком" упал, но поэт в волнении не заметил этого. Он думал о том, как встретит его Николай Павлович.

Император был настроен доброжелательно. Он с нескрываемым любопытством рассматривал Пушкина. У него был большой опыт общения с умными и порядочными людьми и он знал, как надо себя вести, чтобы им понравиться. А на Пушкина он непременно хотел произвести хорошее впечатление. Именно теперь ему надо было сделать первого поэта России своим единомышленником. Они начали говорить и, увлекшись беседой, провели в царских покоях гораздо больше времени, чем предполагал Николай. Император рассказал о своих планах преобразования России, а в заключение разрешил Пушкину жить, где вздумается и объявил полное прощение. За закрытыми дверями, без свидетелей царь мог позволить себе откровенность с поэтом, но когда он вышел к своим подчиненным, то вновь стал главой государства - роль, которую принял на себя вместе с короной.

– Вот вам новый Пушкин, - сказал Николай I приближённым.

Александр Сергеевич как на крыльях полетел к выходу. Ему не терпелось поделиться своей радостью с друзьями. Душа его пела и он с трудом сдерживался, чтобы не перепрыгивать через несколько ступенек. Вдруг он увидел аккуратно сложенный листок, который показался ему знакомым. Он нагнулся, поднял его и обомлел: это было крамольное стихотворение. Поэт быстро сунул его в карман, а потом, уже в спокойной обстановке, переделал последнюю строфу:

Восстань, пророк, и виждь и внемли,

Исполнись волею моей,

И обходя моря и земли,

Глаголом жги сердца людей.

Как и предсказывала гадалка, вторая ссылка поэта окончилась. Он оказался на свободе.

А ведь всё могло сложиться и по-другому. Если бы, несмотря на предостережения Судьбы, он всё-таки поехал в Петербург, то остановился бы у Рылеева и попал бы как раз на знаменитое заседание бунтовщиков, а на следующий день вышел бы с ними на Сенатскую площадь.

Приметы, приметы, приметы... Он-то, конечно, в них старался не верить, но вот его любимая героиня - совсем другое дело.

Татьяна верила преданьям

Простонародной старины,

И снам, и карточным гаданьям,

И предсказаниям луны.

Её тревожили приметы,

Таинственно ей все предметы

Провозглашали что-нибудь,

Предчувствия теснили грудь.

Жеманный кот, на печке сидя,

Мурлыча, лапкой рыльце мыл;

То несомненный знак ей был,

Что едут гости. Вдруг увидя

Младой двурогий лик луны

На небе с левой стороны,

Она дрожала и бледнела.

Когда ж падучая звезда

По небу темному летела

И рассыпалася, - тогда

В смятенье Таня торопилась,

Пока звезда еще катилась

Желанье сердца ей шепнуть.

Когда случалось где-нибудь

Ей встретить чёрного монаха

Иль быстрый заяц меж полей

Перебегал дорогу ей,

Не зная, что начать со страха,

Предчувствий горестных полна,

Ждала несчастья уж она.

Салон Зинаиды Волконской

Поэт, истосковавшийся по светской жизни, с удовольствием бывал у старых и новых знакомых. Он стал желанным гостем в салоне Зинаиды Волконской, где собиралась самая изысканная публика. Там можно было свободно потолковать

насчет глупца, вельможи злого,

насчет холопа записного,

насчет небесного царя,

а иногда насчет земного.

Шутки отпускались по самым разным поводам. Это объединяло скептика Вяземского и оптимиста Жуковского, самокритичного Пушкина и самовлюбленного А. Муравьева. Все они чувствовали себя у княгини Зинаиды, как дома, а Андрей Муравьев, пожалуй, лучше, чем дома: ведь здесь были зрители, способные оценить его прекрасные внешние данные, не уступавшие, как он считал, красоте древних богов. Узнав, что Волконская приобрела скульптуру Аполлона, А.Муравьёв приехал в салон княгини и, облокотившись на пьедестал, стал внимательно рассматривать гипсовое божество. Он давал возможность присутствующим сравнить реального человека и скульптуру. Зрелище было эффектным. Муравьев, упиваясь им, хотел даже сказать подходящую фразу из древних авторов, но, неловко повернувшись, отбил у скульптуры руку, которая упала ему на ногу. Немного подумав, он написал:

О, Аполлон! Поклонник твой

Хотел померяться с тобой,

Но оступился и упал.

Ты горделивца наказал:

Хотя пожертвовал рукой,

Зато остался он с ногой.

Пушкин, бывший свидетелем этого происшествия, через несколько дней принес Волконской своё толкование случившегося:

Лук звенит, стрела трепещет,

И, клубясь, издох Пифон (5);

И твой лик победой блещет,

Бельведерский Аполлон!

Кто ж вступился за Пифона,