При таком идейном разброде, при значительной утрате общей дисциплины удовлетворить всех не представлялось возможным. Явились, конечно, недовольные, не понимавшие или не желавшие учесть необходимость столь крутой ломки. Одним казалось, что новое главнокомандование забирает вправо, другие видели крупные уступки Учредилке и социалистам. Недовольным широко открывались двери в омские группировки, оппозиционно настроенные к Директории.

Так, одна из очень активных групп, руководимая весьма энергичным капитаном Степановым, имя которого было связано с захватом Казани и затем поражением под ней, была чрезвычайно обижена отказом от предложенных ею услуг. Приказание отправиться в один из тыловых городов для переформирования и немедленного затем возвращения на фронт было принято как обида. Группа эта, оказавшаяся затем в Сибири, после падения Директории, когда я возвращался из Челябинска в Омск, добровольно явилась в распоряжение Колчака для борьбы со мной.

Чрезвычайно сложным оказался вопрос и с формированием моего штаба. Старых опытных работников, сотрудников по мировой войне, под рукой не было.

При существовавшей вражде между Народной и Сибирской армиями брать людей из их состава – это значило бы только еще больше усилить их рознь. Нужны были нейтральные работники.

Пришлось остановиться на небольшой группе молодежи, главным образом из состава бывшей Академии Генерального штаба. Но и здесь было «но» – академия только что была пленена в Казани; до этого времени она работала с Красной армией и расценивалась «большевистской»50. Особенной нетерпимостью в отношении академии был одержим штаб Сибирской армии, грозивший расстрелом «ученых большевиков». Начальнику академии генералу Андогскому, энергичному дельцу и недурному организатору, пришлось долго «каяться», чтобы очистить себе дорогу к положению, которое он занял потом в Омске.

Вскоре в Уфу прибыл прорвавшийся через фронт генерал Розанов. Я знал его по мировой войне как весьма дельного и решительного строевого начальника. Политическая его физиономия была мне почти неизвестна; говорили, что он оказался слишком черным даже для «Национального центра».

Розанов был начитан, хорошо владел языками; я знал о его склонности к «вековым устоям», но не допускал совершенно, чтобы он мог сделаться тем Розановым, которым он оказался в бытность его в Красноярске, а затем и на Дальнем Востоке.

Выбирать было не из кого и некогда. Розанов был назначен начальником моего штаба. Мне передавали неудовольствие Комуча – кажется, даже пришлось поговорить по этому поводу, если не ошибаюсь, с В.К. Вольским, – но решение осталось неизменным.

Положение на фронте было весьма сложно. Красная армия, видимо, реорганизовалась. Это стало заметным и в области высшего управления, и в области тактики. Меня особенно поразили донесения о боях, происходивших в районе Вольска и на сызрано-самарском направлении.

Красные широко и умело начали применять тактический охват, обламывали крылья противника и угрозой обхода вынуждали к спешному и беспорядочному отходу. Положение Самары делалось чрезвычайно тревожным.

Слухи о немецком руководстве крепли все более и более. Во всяком случае, чувствовалось, что вожди-любители получили значительную прослойку толкового и опытного руководства.

В общем, нажим красных особенно энергично обнаруживался в четырех главных направлениях: а) Саратов – Уральск, б) Сызрань – Самара, в) Казань – Бугульма и г) Пермь – Екатеринбург.

Довольно сильный отряд красных действовал вдоль Оренбург-Ташкентской железной дороги, со стороны Актюбинска. Постепенно возникал и так называемый Семиреченский фронт, с главнейшим направлением Копал – Семипалатинск.

Тяжесть положения Народной армии, оренбургских и уральских казаков и чехов значительно усиливалась отсутствием прочных резервов и хроническим недостатком боевых припасов. Сибирская армия все еще формировалась и была отделена огромным расстоянием от боевого фронта.

Скудность железнодорожной сети вдоль левого берега Волги крайне затрудняла маневрирование и взаимную поддержку. Каждая отдельная группа в сущности предоставлялась своим собственным силам, причем каждая из них должна была сама справляться и с тем крайне изменчивым в условиях Гражданской войны настроением, которое создавалось среди населения51.

Правильно налаженной агитационной работы у антибольшевистских группировок не было; она не создалась в должной мере и потом. В этом отношении Красная армия всегда была в значительно более выгодном положении.

В этот начальный организационный период, конечно, нечего было и думать о широких стратегических заданиях. Важно было только наметить предельный рубеж, на котором можно было бы задержать красных и выиграть столь необходимое время для переформирований, перегруппировок и – что самое важное – для подхода резервов из Сибири.

Не исключалась возможность отхода до перевалов через Уральский хребет. Это ставило в очень тяжелое положение Уральское казачье войско и значительно затруднило бы связь с южной Добровольческой армией.

Туда было послано извещение о создании в Уфе Всероссийской власти, о заместительстве меня Алексеевым в Директории.

Претензии юга в то время были еще очень велики. Я предполагал, что извещение Директории там будет встречено без особого энтузиазма. Так оно, конечно, и было.

Но это не представляло особой важности. Разрыв между фронтом юга и Поволжья был слишком велик. Надо было, прежде всего, сойтись поближе.