Поезд. 16 ноября

За окнами вагона вьюга, поэтому еще уютнее в купе и в салоне; несмотря на недомогание, я все же чувствую здесь отдых от последних дней, полных забот и тревоги.

Навстречу шел поезд англичан (Уорд) с вагоном Колчака. Приказал последнему обождать меня в Петропавловске, если прибудет раньше… Колчак возвращался из Екатеринбурга. Он явился в мой вагон, высказал, что очень доволен поездкой, духом и бодростью войск. Принимал парад на чешском торжестве, выезжал на броневике на фронт и пр.

Свидание его и английского полковника Уорда с Гайдой, Пепеляевым и Голицыным, конечно, было подготовлено заранее и не без ведома их омских друзей.

Из длинного разговора с Колчаком я еще более убедился, как легко поддается он влиянию окружающих. Мое поведение в связи с выходкой Гайды, видимо, резко изменило то настроение, с которым он вошел в мой вагон. Он уже соглашался с гибельностью и несвоевременностью каких бы то ни было переворотов. Он или очень впечатлителен, или хитрит.

Колчак опять заговорил о необходимости расширения его прав как военного министра. Я лично набросал перечень всего, что находил возможным сделать в этом направлении. Передал ему записку для Реньо об общем положении и о желательных совместных с союзниками мероприятиях, а также и ответ японскому генералу Муто по вопросу о присылке войск на Уральский фронт.

Колчак обедал у меня в вагоне. Присутствовала сестра моей жены, врач местной детской колонии Н.В. Ш-г. В Петропавловске я задержался на целых семь часов.

Позволил себе редкое удовольствие – читал Оскара Уайльда.

Челябинск. 17 ноября

В 9 часов 30 минут прибыли в Челябинск. Почетный караул: рота стрелков 1-го горного полка и взвод сербов. Стрелки с знаменами и оркестром. Поздравил сербов с освобождением их родины.

Вошли в вагон. Слушал доклад командира 3-го Уральского корпуса генерала Ханжина, начальника его штаба полковника С. и генерала Трегубова, помощника Дитерихса при штабе главнокомандующего Западным фронтом.

Последнего, ввиду отсутствия генералов Сырового и Дитерихса, я спросил: прибыл ли он по наряду или по собственной инициативе? Трегубов отвечал: «Да, по собственной инициативе».

При только что происшедшем инциденте с Гайдой отсутствие Сырового мне показалось знаменательным. Но сейчас же выяснилось, что это недоразумение.

Едва вышел генерал Трегубов, как в вагон вошел взволнованный Дитерихс, который доложил, что ему непонятно, почему Ставка не уведомила их о моем приезде. Как оказалось потом, и генерала Ханжина предупредил по личной инициативе мой адъютант Гуковский. Не знаю, была ли это рассеянность бестолкового, захваченного политикой Розанова, или ставка сделала это умышленно по каким-нибудь особым соображениям – это предстояло выяснить.

«Мы стараемся наладить добрые отношения, а ставка, как нарочно, их портит», – докладывал с трудноскрываемым раздражением Дитерихс. Оказалось, что и Сыровый уже в коридоре вагона и ждет приема. Мое прибытие инкогнито он объяснил было моим нежеланием видеться с ним после случая с Гайдой.

Сыровый сообщил, что Гайда должен был бы ехать в Омск вместе с бывшей уже у меня делегацией Национального совета, принесшей мне извинение, но был задержан начавшимся наступлением на фронте.

Я сказал, что Гайда должен это сделать при моем возвращении из Уфы.

«Да, конечно, мы это устроим», – ответил Сыровый. Был вызван чешский почетный караул. Вскоре прибыл командир квартировавшего в Челябинске сербского полка, просил посетить их парад, по случаю их национального праздника.

Сыровый, Дитерихс и их адъютанты завтракали у меня в вагоне.

Приехал французский военный представитель, подполковник Пишон, как всегда очень любезный и внимательный. В беседе указал на полную несостоятельность командования Гайды: «Мечется во все стороны и дерется растопыренными пальцами, вместо кулака, – хороший батальонный командир»…

После завтрака вместе с Сыровым и его штабом поехали на парад сербов. Сюда же прибыли представители Франции и Японии. Площадь полна народу. Представлялись чехи, сербы, наши стрелки-пластуны и оренбуржцы.

Еще раз поздравил сербов и поцеловал ближайшего ко мне стоявшего в строю их солдата – это, кажется, имело наибольший успех.

На обратном пути население устроило овацию. В 3 часа был на банкете сербов. Там читал лекцию профессор Малевич о «Великой Сербии». Затем легкая закуска с чудным хором сербских офицеров. В честь России и меня исполнили «Многая лета».

Прекрасную речь произнес Пишон, указавший, что «Россия первая выступила на защиту Сербии, а Франция всегда с Россией». Речь имела бурный успех. Шумно приветствовались и мои слова в ответ Пишону: «Если Россия первая пошла на поддержку гибнущей Сербии, то теперь Франция первая шлет свои доблестные батальоны на наш боевой фронт».

Проводили с банкета овацией.

В вагоне принимал продовольственную комиссию Приуралья, городских представителей Челябинска, представителя министерства продовольствия, вице-директора общей канцелярии министерства финансов и др. Говорили о необходимости поднятия авторитета гражданской власти, о заготовке хлеба (до 200 000 пудов) для отправления на помощь Европейской России вслед за продвижением армии к Волге.