— Горы, они что море — конца не видно. Как пойду… Известно, пастух…

Офицер нахмурился, постучал костяшками пальцев по столу:

— Хитрость? Не позволяйт!

— Что вы, господин, без всякого такого умысла… Кабы знал дорогу да помоложе был, отчего ж не пойти. С удовольствием. А то…

— Надо знайт! — перебил немец. — Кто обманывай немецки армия, быстро капут.

Офицер подозвал солдата, и тот повел старика по узкой улочке к площади. Райцентр был пуст, люди словно вымерли. Проходя мимо углового дома, Митрич глянул в просторный двор — полное запустение. В этом доме три зимы подряд квартировала внучка: школу кончала. Хозяин — казак, дальний родственник Митрича — бросил все, что у него было, и уехал. Пустовал и дом Тышлера — немца-ветеринара. Казалось, чего ему — пришли свои — ан нет, скрылся. Семьдесят два года стукнуло ветеринару, а все работал… Прибился Тышлер в станицу еще в ту войну, да так и остался. Женился, дочь вырастил. Девчонка с Наталкой не расставалась. Приедет, бывало, на лето в Выселки, ничем от других не отличить, но вдруг как залопочет по-своему, по-немецки, значит… От нее и Наталка научилась.

«Вакуировался Тышлер. Хитер, будто все наперед знал», — думал Митрич, шагая под конвоем.

Дойдя до магазина, солдат толкнул старика стволом винтовки и показал направо. Дед понял, что его посадят в подвал, и послушно направился к железной двери.

Подождав, пока он спустится вниз по ступенькам, солдат громыхнул засовом.

В подвале пахло сыростью. Сквозь узкую отдушину едва пробивался тусклый свет. На цементном полу — гнилой картофель, остатки капусты, клепки от разбитой бочки…

Отыскал местечко посуше, сел. Считал: подержат час-два и выпустят. Но вот и день кончился… Пробовал стучать в дверь — никакого ответа. В подвале стало совсем темно.

О чем только не передумал старик в эту ночь. До утра глаз не сомкнул. Совсем недавно ходил он за стадом. И неплохо жилось: выгонит, бывало, скотину в степь — сам себе хозяин. А понадобится что — Егорка-подпасок всегда под рукой, куда угодно сбегает… И откуда она взялась, эта война? Зачем, кому она нужна? Жили люди, не зная беды, а она вот — нежданная…

Припомнилась и та, другая война, что давно минула. Повозки, брички… Кавалерия. Но больше пехоты. В небе черный немецкий аэроплан. И вдруг:

— Долой войну!..

Он, молодой казак, бежит к товарищам в соседний окоп, а там уже чтец: и каждый, кто грамотный, норовит заглянуть в газету — так ли написано? Правда ли, что земля без выкупа?..

Фронт распадался… Революция… И он, Матвей Нечитайло, опять взял винтовку. Сам взял, никто ему не приказывал: в Сальских степях это было. Там и с Буденным повстречался. Против Каледина воевал. Деникина бил… Сколько их, разных врагов, на Россию шло! А где они, злодеи-недруги? Всех повышвырнули! А как же с Гитлером? Неужели он, Гитлер, сильнее всех? Неужели не сдюжим?

Утром загремел засов. Солдат с крючковатым носом повел Митрича в штаб.

— Полагаю, Нечитайль, все продумал? — сказал офицер, поджимая губы.

— Ясно, что тут думать.

— Значит, решил?

Митрич переступил с ноги на ногу и, подняв на гитлеровца по-детски наивные глаза, одним духом выпалил:

— Все решил, господин оккупатель!

Офицер поморщился:

— Ты сказал — оккупатель?.. Какой оккупатель? — глаза его сузились. — Надо знать, мы есть освободитель!

— Извиняйте. Прошу…

— Что просийт?

— Прошу, значит, освободить. Потому, как хозяйство дома… Скотина, она, известно, без человека не может.

Офицер нахмурился:

— Плохо думал. Еще подумайт!

В дверях появился тот же солдат, снова повел старика в подвал. Дед, шагая, мысленно посмеивался: «А что — выкусили? Не на того напали, сучьи уши!»

Солдат открыл тяжелую дверь, показал взглядом: иди! Митрич надел очки, боясь оступиться, и вдруг, вскрикнув от боли, покатился по бетонным ступенькам вниз. Приподняв голову, увидел над собой солдата. Тот пустил в ход каблуки.

Когда старик затих, немец громыхнул дверью и дважды повернул ключ.

Выйдя на опушку рощи, Вано Пруидзе прислушался: близко, в темноте, урчали автомашины, лязгали гусеницами тягачи, танки. Вано свернул правее. Впереди на светлой полоске неба смутно вырисовывались гребни тор. Там, за горами — Сухуми.

Как давно он не был в родных краях! В мирное время не пришлось, а война отпусками не балует…

Каким он стал, его город?

На берегу моря, в глинобитном доме, живет мать. Нелегко ей одной. Старший сын погиб под Ленинградом. А младший — вот он — шагает, прячась от гитлеровцев, у самых гор…

Прикрыв глаза рукою, Вано живо представил, как он подходит к родному дому. Из калитки навстречу выходит мать. Все такая же тихая, спокойная, лишь прибавилось морщинок на лице да совсем побелели волосы.

Всплеснула руками:

— Сынок!

Дальше все, как в детстве: он сидит на любимом месте, за окном — море. Мать подает чай с лимоном. Тот же чайник с синими горошками по бокам. Чашка с отбитой ручкой. И даже ложечка та, которой много лет назад любил помешивать чай покойный отец.