Донцов подполз к крайнему дому, как советовал ротный. Минут пять лежал у крыльца. Наконец, поднявшись, стукнул пальцем в стекло. Немного погодя, изнутри донеслись какие-то звуки: «Может, там немцы?» — Степан отвел рычажок предохранителя. В сенцах послышался кашель, дверь приоткрылась, и оттуда высунулась голова старика.

— Я от Иванникова, — тихо сказал Донцов.

Старик весь в белом, как приведение, ступил ближе, присматриваясь к ночному гостю:

— От Алексея, значит? Входи, входи…

Макейчик затаился у плетня, Скворцов — чуть дальше, сзади.

Донцов вышел из дома минут через двадцать. Следом показался старик.

— А кони, мулы — где?

— Где ж им быть, как не в колхозной конюшне: и стойла, и корма — все, как следует быть.

Осторожно ступая, Донцов пошел в сторону конюшни. Макейчик как тень скользнул за ним. У дороги друзья опустились на землю, поползли. Скворцов с пулеметом в руках двинулся правее по кустарнику: если что — прикроет огнем.

Выглянув из-за стога сена, Степан увидел стоявший наискосок длинный сарай, покрытый соломой. Конюшня. До нее шагов десять. С минуту всматривался: где часовой? Темная фигура проплыла вдоль строения. На какое-то время скрылась за кучей навоза и появилась опять. Но странно, часовой не пошел назад, а почему-то направился к стогу сена, где лежат они с Макейчиком. Заметил? Нет. С земли хорошо видно: идет не спеша, будто прогуливается. Ясно, действует по инструкции: ходит, как приказано — от угла на угол, затем к стогу и обратно.

Степан тронул Макейчика за рукав:

— Готовьсь.

Немец почти рядом. Остановился, вскинул зачем-то винтовку на ремень, но тут же снял ее, опустил прикладом к земле. Повернулся, чтобы идти, но не сделал и двух шагов, как Донцов настиг его.

Макейчик поспешно бросился к конюшне. Скрипнула дверь, пропустив вовнутрь, да так и осталась открытой. Послышался топот, потом заржала лошадь — тихо, сдержанно, — приняв вошедшего за хозяина. Конюшня вспыхнула не сразу, даже казалось, что пламя может погаснуть, не разгорится. Но немного спустя оно вдруг ударило вверх, в небо, осветило строения, стог, лесную опушку, куда отошли все трое.

— Гори, пылай, не жалко! — не вытерпел Макейчик.

— Медлить нельзя, — тихо сказал Донцов. — Пошли.

У него уже новый замысел: сейчас же, немедленно, подойти к селению с другой стороны и обстрелять его. Что это даст? Пусть думают, что и здесь и там партизаны…

— За мною, бегом! — скомандовал он.

Осторожность, выдержка, умение маскироваться — все это с новой силой проявилось теперь в Донцове. И когда впереди показалась группа фашистов, чего вовсе не ожидали, Степан только припал к земле:

— Спокойно.

Враги приближались. Их немного — человек семь, восемь. Куда они спешат, пересекая освещенную пожаром местность? В засаду? А может ищут тех, кто поджег конюшню? Но как бы там ни было, не встретить их нельзя: зверь на ловца не часто бегает. Вот только подпустить поближе. Подождав, Донцов дотронулся до лежащего рядом пулеметчика:

— Федя!

В ту же секунду «дегтярь» выбросил очередь. Затем еще и еще. Из всех упавших поднялся один, но не успел сделать и десяти шагов, мак рухнул от новой очереди.

И опять уходили, скрываясь среди деревьев, огибали селение: хорошим ориентиром было зарево пожара. Выбравшись на северную окраину, снова открыли огонь. Стреляли наугад, не целясь. Важно было озадачить немцев, навязать мысль, что у них в тылу русские.

Ночной налет удался. Противник лишился лошадей, потерял отделение солдат. А главное, в душу врага брошено зерно тревоги. Оставшийся за Хардера начальник штаба Шмидт метал громы и молнии: надо наступать, продвигаться к Сухуми, а батальон остался без тягловой силы. Что скажет командир полка? А не дай бог дойдет до шефа дивизии. Шмидт приказал: во что бы то ни стало найти лошадей. Искать всюду, отбирать у горцев… Через час-два у него должны быть лошади.

Опасность нападения с тыла угнетала Шмидта. И хотя батальон уже сталкивался с партизанами, имел какой-то опыт борьбы с ними, все равно лучше бы сейчас их не было.

А Донцову и его друзьям надо было продержаться еще ночь. За это время, как сказал Иванников, подойдет пополнение, поступят боеприпасы, и тогда фашистский бросок вперед будет не столь опасен. Продержаться — это значит делать вылазки, нападать. Заходя то с одного, то с другого конца селения, солдаты открывали стрельбу и опять скрывались в чаще. Нелегкой была ночь. Неожиданно наткнулись на минометную батарею. Обстреляли ее, но и сами попали под жестокий огонь. Уходя, оказались в болоте. Шли по пояс в воде. Боялись не воды, — рассвета. Наконец болото кончилось, вышли к оврагу. Это был тот самый овраг, по которому пробирались сюда. И вдруг — мины. Они падали и разрывались сзади, словно догоняли бойцов. Степан подбадривал товарищей: живее!