Фокс взял у меня пистолет, оттер мои отпечатки пальцев своими руками, бросил пистолет назад в бардачок и рванул с места. Мы понеслись по направлению к моему дому. По дороге он посматривал в зеркала, нет ли погони, но полиции не было видно. Когда я вышел из машины возле своей двери, Фокс высунулся из окна и произнес самые последние слова, которые я от него слышал:

— Ты кое-чему научился, Уолтер. С тобой теперь все в порядке.

Я проснулся на следующий день уже после полудня и отправился в близлежащую греческую кофейню. Там я взял газету и прочитал:

В «СТАРБАКСЕ» ДВОЕ УБИТЫ ВЫСТРЕЛАМИ

ИЗ ПРОЕЗЖАВШЕЙ МАШИНЫ

Убитыми оказались двое рабочих из числа тех, кто занимался ремонтом в здании после погрома. Убийца был взят с поличным: на пистолете, из которого были сделаны выстрелы, остались его отпечатки пальцев. Подозреваемый полностью признал свою вину.

XXXI

Клайд пришла ко мне ночью. В руках у нее был чемодан, и она сказала, что сегодня уезжает: после ареста Фокса оставаться здесь стало слишком опасно.

Был один момент — в ее заплаканных глазах мелькнул такой огонек, что я чуть было не признался, кто на самом деле убийца. Но огонек тут же погас, и я решил оставить все, как есть. Я чувствовал, что живые Клайд и Фокс выскальзывают у меня из рук и остаются — уже навсегда — только на страницах моей книги. Как это Фокс сказал мне однажды? «Мы не теряем в жизни только то, чему даем выскользнуть из рук». Что-то в этом духе.

— У нас мало времени, — сказала Клайд. — Через несколько часов у меня самолет.

И она принялась раздеваться.

— Надеюсь, ты не полетишь голой? — спросил я.

— Это очень остроумно, Уолтер. Ты стал гораздо остроумнее за то время, которое провел с Фоксом и со мной.

— Еще бы! — сказал я искренне.

— Слушай, ты что, не собираешься раздеваться? — спросила она.

— Ну… — протянул я, теребя пуговицу на рубашке.

— Для скромности нет времени, солнышко. Это ведь то, чего ты так давно хотел.

Она выключила лампу на моем письменном столе, и комната погрузилась в пещерную полумглу. Только свет уличного фонаря, проникая через окно, высвечивал ее белую фигуру. Она грациозно, как дерево под ветром, наклонилась к своей сумочке и достала оттуда две церковные свечки. Тщательно закрепила их на подоконнике и, в последний раз одолжив у меня зажигалку, благоговейно, молитвенно зажгла их — как тот, кто просит о чем-то Бога, веруя в него несмотря ни на что. Огоньки свечей осветили ее кожу, как два светлячка. Они коснулось ее нежно, как легкие пальцы, сквозь которые утекают воспоминания — только я теперь могу их сохранить.

— Разденься, Уолтер, — приказала она нежно и хрипло.

Я подчинился.

— Ляг на пол.

Я лег. И она оказалась на мне, и она сосала мой член — жадно, как мороженое в душный летний день. И я сливался с ней, растворялся в ней, мечтая, чтобы со мной навсегда осталась ее страсть и ее запах. И это продолжалось бесконечно: ее пальцы цепляли мои волосы, ее ногти впивались мне в спину, каждая клеточка ее тела становилась частью меня, и мы катались по полу в мерцающем свете свечей.

Мы кончили вместе, а потом забылись в объятьях друг друга, и я все еще оставался в ней. Мне хотелось еще, хотелось бесконечно, хотелось того, чего, как я знал уже никогда больше не будет.

Очнувшись, мы принялись быстро одеваться, переговариваясь странными охрипшими голосами. Она сказала, что собирается в Южную Америку. Я говорил, что хочу закончить книгу, а потом надо будет заниматься редактированием, может быть, придется поехать в рекламный тур по стране.

Насколько прекрасна она была без одежды, настолько прекрасна была и теперь, когда, совсем собравшись, с чемоданом в руке, стояла в моих дверях. Мне показалось, что я опять заметил этот огонек в ее глазах, и был счастлив, что видел его.

— Обещаю тебе, что останусь вегетарианцем, — сказал я.

— Я тебе верю, — сказала она.

— Скажи, а эти две свечки — это за Фокса и за Тедди? — спросил я.

— За двух певчих птиц, — ответила она.

— Певчих птиц?

— Да. Может быть, они поставлены за Фокса и Тедди. Может быть, за тех ребят, которые случайно оказались в кафе, когда Фокс начал палить в витрину, как спятивший ковбой. А может быть, они за Фокса и меня — твоих бывших соучастников в преступлениях, теперь ставших твоими персонажами.

Я ничего не сказал в ответ. Я просто стоял и смотрел в ее глаза, в которых танцевало пламя свечей.

— А может быть, они поставлены за тебя и меня, Уолтер. За всех нас.

Она открыла дверь и шагнула на лестницу. Мне показалось, что в ее глазах сверкнули слезы.

— А может быть, они поставлены за любых двух птиц, которым хочется летать.

XXXII

Прошел год с этой ночи, и многое изменилось в параллельных мирах реальности и вымысла. Не успели еще догореть свечи, поставленные Клайд, а я уже закончил книгу. Хотите верьте, хотите нет — но, выйдя в свет, она почти сразу стала прыгать с полок книжных магазинов в сумки покупателей по всей стране. Один из критиков так и писал: «Герои настолько живые, что просто выпрыгивают со страниц». Благодаря этому я тоже совершил неслабый прыжок: из полуподвала в Гринвич-Виллидже прямиком в отличную просторную квартиру с видом на Центральный парк. А почему бы и нет? Теперь я мог себе это позволить. Сказать, что дела у книги и ее автора идут неплохо — значит ничего не сказать. Книга — в списке бестселлеров, а Сильвия Лоуэлл твердит всем, что Уолтер — гений, и что она всегда это говорила. Стив Сэймит, разумеется, тоже в полном восторге. А недавно мне позвонили ребята из Голливуда и предложили написать сценарий. Правда, они хотят, чтобы действие происходило в маленьком захолустном городишке в штате Миссисипи и чтобы главные герои были черными, а Тедди — белым. Но история со «Старбаксом» им нравится. Они сказали, что кофейни «Старбакса» в наше время есть даже в захолустных городишках штата Миссисипи.