В субботу утром пошел к Срезневскому и Корелкину, к первому за словарем и Карамзиным, ко второму отнести речь Срезневского, чтобы сделать ему одолжение, но собственно, чтобы спросить, нет ли писца, и взять Карамзина. (Вас. Петр, отказался переписывать, потому что я сказал несколько слов только, но высказал, что необходима четкая рука.) Карамзина не спрашивал, писца не знает, поэтому я пошел к Соколову, на которого более и надеялся. У него есть такой писец, и я оставил ему адрес Чу-микова. Оттуда в университет, получил письмо от своих — дай бог им всякого благополучия. После стал переписывать места, в которых есть да союз. Это заняло около 5 час., две страницы ровно вышло. После стал разбирать значение. Что-то не клеится.

Итак, эта тетрадь кончена.

Да, шел к Срезневскому, встретил его на дороге, он обещал словари, — я пойду на другой день нового года, и сказал он, что обо мне читано торжественно, — мне показалось, что он сказал в Академии на акте. Соколов, у которого я был и который меня как-то затронул своим скромным трудолюбием, тем, что в поте лица достает себе хлеб, Соколов сказал, что это было в университетском Совете.

Ложусь. Эта тетрадь кончена и начинается другая. — О, если бы в ней мог я написать вещи положительные и приятные для своих и если бы записал перемену к лучшему в судьбе Василия

Петровича,

Январь

(Писано 13-го у Фрейтага на лекции.)

/-ое число было воскресенье. Я проснулся рано и весь этот день писал словарь, — кажется, слово да все отделывал; весьма хорошо занимался в этот день, так что, я думаю, часов 11 или во всяком случае 10.

Зато на другой день — 2-го, понедельник, — почти все спал или не помню, что делал, кажется был у Вольфа; был, кажется, и Вас. Петр., во всяком случае, не более часа или двух. Да, вот что я делал: пошел к Срезневскому, чтоб поздравить с новым годом, но пришел, когда он еще спал, и пошел к Доминику.

3 [января], вторник. — Тоже не слишком много. Был Вас. Петрович.

4 [января], среда. — Был уже у Ворониных. Что-то будет, думал я, в новый год с их уроками? Они сказали, что так как Константин чувствует себя вечером слишком утомленным, то лучше заниматься поутру, и с ним раньше, а потом давать урок маленьким детям. Это для меня было весьма приятно, как нельзя приятнее, конечно. Я этим был весьма доволен. Вечером отправился к Иринарху Ивановичу. У него не было ничего особенного; пришел, когда уже пили чай. Вообще не слишком был доволен, что был у него — лучше бы следующий раз быть мне у него вместо этого, потому что не было занимательно и рано разошлись. Тут за чаем рассказывали анекдоты о мошенниках.

5 [января], четверг. — Тоже занимался писанием словаря, весьма медленно, гораздо медленнее, чем я предполагал. Я уже отчаялся кончить это к 10-му или 12-му числу, даже к 15-му, и мне стало тяжело это, тем более, что неудачно — много ошибок и многого не умею разрешить.

6 [января], пятница. — Был у Вольфа, кажется, а если и не был, то не слишком много занимался.

7 [января], суб. — Снова был у Ворониных и мне дали книжку переводить с Константином, текст латинский и немецкий евангелия от Иоанна; это хорошо переводить; и сказали, чтоб учить по-латыни маленьких — хорошо. С нового года я постоянно у них завтракаю.

8 [января], воскр. — Писал снова словарь, был у Вольфа, читал «Библиотеку» несколько. Много я с этого дня до вчера тратил денег у Вольфа.

9 [января], понед. — Снова писал словарь. Словари у Срезневского, за которыми, собственно, ходил 2-го уже, решился не брать, потому что не так нужно, как раньше казалось. Был у Славянского в воскресенье, чтобы справиться у него о записках Лоренца, которые просил достать Ал. Фед.

10 [января], вторн. — Писал письмо, конечно. Пришел — нет, не приходил Вас. Петр., нет, не приходил. Поэтому уж давно мы с ним не виделись.

11 [января]. — Был, конечно, у Ворониных, после у Вольфа, за-шедши раньше остричься к Виллиаму, где, как после увидел, остригли весьма мерзко и кроме этого вдруг у меня оказалось, что не взял 1 р. с собою, а только 15 к. сер., как думал, что стоит одна стрижка, поэтому извинили меня, сказали весьма деликатно, что это ничего. Оттуда купил ручку к перу за 15 к. сер., потому что перья слишком узки, так что шатаются в гусином пере, в которое я до этого [144] времени их вставлял, и ручка в самом деле как-то лучше. После был у Вольфа, воротился более чем в 4, к 5-ти почти только пообедал и лег отдыхать и несколько вздремнул. И когда лежал, думал о своем словаре, как он гадок и как долго делается, — и вздумал бросить его; если Срезневский не спросит, до окончания курса не скажу ничего, если спросит, — скажу, что чувствую, что это труднее, чем я думал. Собственно, это так я решился не потому, что слишком дурно, а потому, что слишком медленно, слишком медленно делается: если продолжить это, то обработка Д займет весь январь, а тут еще три работы до экзаменов — 1) Срезневского лекции, 2) повесть переписать для Кра-евского, 3) диссертация. Итак, не успею уже заняться Д и вообще словарем. Однако, я надеюсь, что Срезневский спросит; я скажу, что бросил. «Почему»? — «Не могу теперь порядочно сделать». — «А все-таки, — спросит он, — что-нибудь сделано?» — «Начал», — скажу. «Покажите», — скажет. Покажу — он расхвалит и скажет, что это гораздо лучше, чем можно было предполагать и ожидать не от меня только, а и от настоящего ученого, и не потребует более, а представлю одну эту тетрадь, которая готова, — так я избавляюсь от работы и, однако, все равно достигну своей цели, если будет можно ее достичь окончанием работы, и кроме того, приобрету еще репутацию скромника. Конечно, едва ли этот расчет удастся, вероятно, нет, но я стал мало думать о словаре, потому что, как вижу, слишком много работы потребует. Итак, пусть лучше пропадает то, что до сих пор сделано. Поэтому принялся снова переписывать повесть и написал несколько страниц.

(Писано снова у Фрейтага в понедельник [16-го].)

72 [января]. — Писал утром повесть. Пошел в университет, у Куторги был и услышал, что Корелкин болен какой-то внутренней болезнью. Мне нужно было взять у него речь Срезневского, чтобы начать писать, поэтому пошел к ним не обедавши. Просидел до 5г, съел у них кусок чего-то и весьма хорошо было, что не обедал как следует. Пришел оттуда и несколько писал для Срезневского.

73 [января], пяти. — Утром писал несколько для Срезневского. Пошел к Фрейтагу, там посидел и писал [144] , а после вдруг вздумал возмутить студентов, чтобы ушли от Срезневского. Я высказал потому, что думал, что мою мысль не примут, но после некоторого сопротивления приняли и мне поручили сказать Срезневскому, что только 2–3 [студента налицо], потому что остальные ушли, вероятно, на похороны к Кочубею. Я пошел и сказал. Он сказал: «Как же это жаль, у нас и так, должно быть, не останется времени, чтобы дочитать, и придется, верно, взять дополнительные часы. Да я с вами хотел говорить, г. Чернышевский: Корелкин получил возможность купить рублей на 40 книг — это так: я сказал Уварову молодому и Жемчужникову о нем, и он№ подарили ему эту сумму для книг. Я говорил им и о вас, но предупредил, что вы можете оскорбиться этим, так должно с вами раньше поговорить». Я сказал: «Если так, то в самом деле позвольте вас просить, Измаил Иванович, не делать этого». — «Напротив, по моему мнению, это не имеет ничего оскорбительного или обязательного для вас; напротив, должно стараться о том, чтобы это вошло в обычай», — и сказал еще несколько фраз в этом роде, так, чтобы убедить меня, и я согласился. Но *как же мне было совестно после этого! Он так забота; гея обо мне, а я сыграл перед ним такую мерзкую штуку! Ужасно совестно! А все-таки мало-по-малу ушли один по одному мы из университета и дорогою условились, т.-е. снова я проповедывал, чтобы не быть завтра у Никитенки. Я знал, что этого не сделают — пойдут, но мне нужно было быть у Ворониных, поэтому-то я так уговаривал других и сказал, прощаясь: