Прозвенел звонок. Дежурные пацаны из седьмого «Б» открыли дверь на этажи. Толпа рванула вверх.

– Ну-ка шагом, не бегом! – орала Софья Эдуардовна, классная седьмого «Б», маленькая и седая.

Радио над дверью захрипело:

– Внимание, начинаем утреннюю гимнастику. Первое упражнение: поставьте ноги на ширину плеч, разведите руки в стороны…

Историца сидела за столом, листала журнал и лизала дужку очков.

– …Делаем наклоны. На раз – наклонились, на два – выпрямились. Раз-два, раз-два…

Историца подняла на нас глаза.

– Ну-ка, все, руки из карманов, делаем зарядку, а не притворяемся, что делаем. Это надо вам, а не мне – чтобы не сидели на уроке как сонные мухи.

Шел снег. Я стоял у перехода на Челюскинцев и ждал, пока проедут машины. На дороге снег был светло-коричневый – от грязи на колесах машин. Проехал троллейбус – в нем сидела учительница из «нулевки».

Я снял ботинки и куртку, стряхнул с куртки снег, повесил на вешалку, зашел в кухню.

Наташа ела суп.

– Открой холодильник, посмотри, что папа принес в обед.

Я взялся за ручку, открыл дверь, заглянул. На полке лежал прозрачный пакет с мандаринами.

– Возьми мне и себе по два, – сказала Наташа. – Но сначала супу поешь, хорошо?

– Хорошо.

На каждом мандарине был налеплен черный ромбик «Maroc». В том году мама покупала апельсины с такими наклейками.

– Мандарины – из Марокко, – сказала Наташа.

– Я знаю. А почему их всегда привозят в декабре?

К стеклу налипали хлопья снега, и двора почти уже не было видно.

– Наверно, потому что там сейчас урожай.

– Урожай там должен быть круглый год. Марокко – почти у экватора.

– Тогда не знаю. А какая разница? Летом есть яблоки, например… Или груши…

По радио кончился перерыв, передавали сигналы точного времени:

– …в Чите – девятнадцать, во Владивостоке – двадцать один, в Магадане – двадцать три часа, в Петропавловске-Камчатском – полночь.

– Встань на стул и приклей снежинку вон там. Ты выше, – попросила меня Зенькович.

Она сидела за столом классной и вырезала из тетрадной бумаги снежинки, мазала их куском хозяйственного мыла и лепила на окна. Зенькович была в черной кофте и джинсах – тоже «Милтонс», как у меня, только новых.

Другие мыли парты и стены или стояли на партах и вешали «дождик» на абажуры ламп. На уборку в первый день каникул пришли не все. Не было Кутепова, Кузьменка и еще некоторых.

Я пододвинул стул поближе к окну, встал на него. Зенькович подала мне снежинку. Я спросил:

– Здесь или выше?

– Можно чуть выше.

Я прилепил снежинку к стеклу, прижал пальцами, разгладил.

Классная стояла у двери, молча смотрела на нас.

– А что будет тем, кто не пришел сегодня? – спросила Лозовская.

– Им будет снижено поведение, – ответила классная.

– Но оценки за четверть уже выставлены…

– Ну и что? Всем будет снижено поведение за первую неделю третьей четверти.

– Вы только так говорите каждый раз, но ничего не снижаете. Следующий раз и я не приду…

Зенькович подала мне еще одну снежинку. Я прилепил ее и посмотрел в окно. По улице Горького ехала синяя «Нива». Дядька вез на санках малого. Из труб деревянных домов шел дым. Под кофтой Зенькович выделялись груди. Она заметила, куда я смотрю. Я покраснел.

В комнате пахло хвоей. Папа обрубал внизу ствол елки, чтоб он влез в подставку. Я, Наташа и мама распаковывали игрушки – с прошлого Нового года они лежали в кладовке, в коробке от старого пылесоса. Игрушек было много – большие разноцветные шары, прозрачные и блестящие, шары поменьше, с разными узорами, домики, рыбки, машинки, «дождик».

Папа закрепил елку в подставке, задвинул ее в угол – между телевизором и столом, – собрал мусор в совок.

– Все, можете начинать украшать.

– Да, пора, – сказала мама. – А то ведь надо еще готовить…

– Ну, все, надо включить, – сказала мама. – Посмотреть, как оно выглядит.

Я подключил к батарейке звезду – красную, как на кремлевских башнях, – мама купила ее в ГУМе в том году. Наташа вставила в розетку вилку от фонариков. Елка засветилась.

– Замечательно, – сказала мама. – Просто красавица. – Она повернулась к Наташе. – Ты во сколько уходишь?