– Конечно, помню. Два диоцеза – Дакия и Македония находились в префектуре Иллирик; другие пять – Фракия, Понт, Азия, Восток, Египет – в префектуре Восток…

Отец никогда не говорит с нами на некоторые темы: об одежде, о наших сердечных неприятностях, о замужестве, о недомоганиях. Поэтому можно сказать, что он вообще с нами ни о чем не разговаривает – ни с кем, кроме меня. Но с другой стороны, если бы он не придерживался такого правила, он бы только и обсуждал наших мальчиков, слезы, бигуди и помады.

Поздно вечером я пришла к отцу в кабинетик. Мне хотелось поговорить с ним о Жене – почему Женя так неуверена в себе и можно ли ей как-нибудь помочь. Мне хотелось поговорить с ним о Жене, ему хотелось поговорить со мной о провинциях Византии, поэтому мы пошли на компромисс и разговаривали об императоре Юстиниане. Юстиниан был бедным иллирийским крестьянином, солдатом, человеком чрезвычайно честолюбивым, умным и образованным, он достиг власти благодаря редкому сочетанию честолюбия и аскетизма, великодушия и коварства. А его жена, императрица Феодора, была бывшей куртизанкой. Она была умная, мстительная и прекрасная, верная опора своему мужу в его честолюбивых начинаниях. Мы с отцом часто разговариваем о Юстиниане и Феодоре с любовью и восхищением… Может быть, у нас все совсем не так мрачно, может быть, в других семьях люди еще меньше понимают друг друга – откуда мне знать.

Может создаться впечатление, что меня в то время занимала только жизнь нашей семьи. Нет-нет, не думайте, что у меня не было своей собственной жизни, – ничего подобного. Я дописывала диплом, ездила в университет к своему научному руководителю и встречалась с тем, кого упоминать нельзя, – упоминать его нет смысла, это проходящий персонаж. Это было то, что мама называет «бесперспективные отношения», – мама называет так любой роман, который не заканчивается браком. Я с ней согласна, это были именно бесперспективные отношения – без перспективы любви. Мы оба не были влюблены, просто приятно проводили время вместе, потому что у каждого человека должен быть другой человек для того, чтобы не чувствовать себя окончательно одиноким и не у дел.

И все это время я просыпалась со странным ощущением обиды и раздражения, как будто у меня в пальце была заноза, и я сразу же прислушивалась к себе и убеждалась – вот она, заноза, все еще на месте и болит. Я не чувствовала ничего, что сопутствует влюбленности – ни радостного возбуждения, ни даже желания увидеть Сергея, только злость – почему в моих мыслях, как заноза, торчит человек, которому я не симпатизирую и которого не уважаю?!

Да, конечно, все это было – и диплом, и бесперспективные отношения, но гораздо больше меня волновало то, что происходило у нас дома.

Иногда месяцами не случается ничего интересного, а иногда события начинают валиться градом.

– Собственно, я вышел сообщить, что у нас сегодня вечером будет гость, – сказал отец вечером, выходя к нам с телеграммой в руке.

Телеграмма была следующего содержания: «Приезжаю субботу Москвы поездом № 167 20.30 буду вас уверен Игорь».

– Но 20.30 будет через час, неужели можно дать телеграмму прямо из поезда? – удивилась мама. – И кто такой Игорь, аспирант, коллега?.. Ах, это И-игорь… вот оно что… Ах, значит, он уверен…

Телеграмма была дана не из поезда, а пролежала у отца на столе неделю, а Игорь…

В мексиканских сериалах несколько серий строили бы догадки – кто приезжает, зачем приезжает, в чем он уверен, затем недоумение сменилось бы суетой по поводу приезда неожиданного гостя, – при этом хозяева все еще не догадывались бы, кто же это приезжает. И оказалось бы, что приехал потерянный младенец или пролежавший сто лет в коме настоящий владелец имения, и это непременно внесло бы переполох в наследственные дела… Но в обычной семье, как наша, довольно скоро понимают, кто может приехать без приглашения и в чем он уверен.

– Столько лет ни слуху ни духу, и вдруг – здрасьте, поезд номер… какой там номер? Зачем мы ему понадобились? – В мамином голосе была старая, не проветренная временем обида.

– Вероятно, он едет к нам на поезде номер сто шестьдесят семь с оливковой ветвью, – пожал плечами отец.

– Мы должны сразу же сделать так, чтобы он понял, что мы его семья, – взволнованно сказала Женя.

Женя оказалась с нами случайно – она уже вторую неделю жила в Доме. Тихая ссора между мамой и отцом, спор о том, ветрянка ли это или африканская болезнь, были напрасны, – все решилось в тот же вечер само собой. Прибежала испуганная Алина с криком: «Где тут скорая помощь?» У Вадика была температура тридцать девять, озноб, зуд по всему телу… «Гиппократ обязательно пошел бы в Дом и помазал пузырьки зеленкой», – намекнула мама. Но когда требуется кого-нибудь помазать, Жене не нужны намеки и примеры. Женя ринулась спасать Вадика и осталась – мама была уверена, что навсегда.

Вадику вскоре стало лучше, но следом за ним заболела Алина, и тоже тяжело, с высокой температурой. Женя взяла на работе отпуск за свой счет и строго по часам давала обоим лекарства, поила маминым клюквенным морсом и мазала зеленкой.

– У него кроме нас никого нет, – со слезами в голосе проговорила Женя. Женя – плакса-вакса, может заплакать от любого пустяка.

– После стольких лет молчания… может быть, не стоит… – пробурчал отец, сделав свой обычный беспомощный жест рукой, словно отталкивая от себя Игоря с его оливковой ветвью. Было заметно, что он нервничает.