Шрифт:
– Понял!
– Запомнишь?
– Запомню.
– Ну и ладно. И никому ни слова. Слышишь? Даже матери. Пусть это будет только между нами.
– Хорошо, дядя Остап, всё сделаю, как надо. Не беспокойтесь.
– Тогда прощай пока!
Охрименко обнял Костю, поцеловал и исчез в темноте.
СБЕРЕГИ ЗНАМЯ!
После тяжёлых боев Красная Армия оставила Киев. В город вошли оккупанты. Кругом пылали кварталы. Центральная улица, Крещатик, была превращена в развалины. Сказочно красив был Крещатик в недавние мирные дни. Весь в огнях, в сверкающих рекламах, наполненный ароматом южных цветов, весёлой музыкой и многоголосым говором: Крещатик был любимой улицей киевлян. А сейчас здесь сиротливо торчат трубы и лестничные переплёты. На одной из площадей висят трупы с табличкой на груди «коммунист». Резкий ветер поднимает красные тучи пыли, по улицам непрерывно рыщут патрули. То и дело слышатся автоматные очереди и грубая чужеземная речь.
В Куреневке разместилась пехотная часть. Фашисты забирали у жителей ценные вещи, резали скот и птицу. Заняли все большие здания, в клубе устроили конюшню. Солдаты выгоняли хозяев из хат в сараи и бани. У Ковальчуков, к счастью, никто не поселился,- так мала была их старая хатёнка.
Вечером Пелагея Фёдоровна сказала сыну:
– Костенька, спрячь-ка ты всё, что получше, куда-нибудь. А то, неровен час, нагрянут и заберут последнее.
Костя вырыл в огороде яму и спрятал в неё наиболее денные вещи.
Неожиданно тишину разбудили крики и выстрелы. Стреляли как будто в соседней улице. Затем всё стихло.
И вдруг при слабом свете луны Костя увидел, как какой-то человек перелез через плетень и тяжело упал на землю. Он попытался встать, снова упал и простонал:
– Не могу. Что же делать?
«Русский»,- подумал Костя. Пересиливая страх, он осторожно подошёл к лежащему. Тот приподнялся.
– Кто? Не подходи - стрелять буду!
– Я, дяденька…
– Ты кто?
– Здешний. Идёмте в хату.
– Я тяжело ранен… За мной гонятся… Я командир Красной Армии. А у меня… Эх! Да можно ли тебе довериться-то?
– Честное пионерское, дяденька. Я никому ни слова.
Издалека донеслись голоса. Раненый схватил Костю за руку и торопливо зашептал:
– Со мной знамя полка. Оно не должно попасть в руки врагу… Это будет… большой позор… и несчастье. Спрячь… сбереги.
Совсем близко раздался топот ног. Раненый протянул Косте свёрток.
– Беги!
Костя кинулся в хату и спрятал свёрток в чуланчике под ящик с картофелем. В огороде в это время послышался громкий говор. Заглушая шум голосов, советский командир крикнул:
– Думаете взять меня? Советские люди не сдаются. Получайте, гады!
Грянул оглушительный взрыв. Затем всё стихло. Костя, дрожа, как от озноба, прислонился к стене. Мать с тревогой в голосе спросила:
– Ой, что там такое? Страшно-то как!
Но Костя ничего не успел ответить. Дверь распахнулась, и в хату ворвались гитлеровцы с автоматами наперевес. Один из них выстрелил. Звякнуло разбитое стекло. Мать лишилась сознания.
– Кто есть польшевик?!- заорал долговязый солдат, потрясая автоматом.
– Никого здесь нет,- ответил Костя, щурясь от яркого света фонаря.- Только больная мама.
– А чем она больна?
Низенький пухлый человек взял Костю за руку и устремил на него пронзительные глазки.
– Не знаю. Говорят, тиф,- пробормотал Костя.
Толстяк что-то быстро сказал солдатам. Те поспешно отошли от кровати.
– А здесь что?- и толстяк ударом ноги открыл дверь чуланчика.
Костя замер. «Сейчас найдут знамя, и конец».
– Ничего нет,- сказал толстяк, выходя из чулана. Мимоходом он взял со стола будильник, повертел его в руках и сунул в карман.
– Пошли!
– махнул он рукой.
Хата опустела.
Начинало светать. Костя так и не прилёг в эту ночь - он мучительно думал об одном: куда бы получше спрятать знамя. Ведь он же дал клятву герою-командиру. А вдруг знамя найдут? Что он скажет нашим, когда они вернутся? Хотел посоветоваться с матерью, но вспомнил строгий наказ командира - никому ни слова!
Вынув свёрток из-под ящика, Костя бережно развернул его. Солнце пробивалось сквозь щели чулана. Словно огонь вспыхнул - так ярко сияло знамя, знамя, доверенное ему, пионеру Косте.
За окном послышалась незнакомая речь: фашисты! Костя заметался по чулану в поисках укромного уголка. Наконец,спрятал знамя за доски обшивки. Голоса смолкли. Костя выглянул на улицу. Гитлеровцы вошли в хату Охрименко. Минут через десять они появились, нагруженные узлами. Один из них - тот самый долговязый, что ночью стрелял в хате,- на вытянутых руках нёс большой пузатый самовар, медленно вышагивая длинными ногами, чтобы не споткнуться и не упасть. У второго в руках - гусь со свернутой шеей, на третьем поверх мундира - новое пальто Охрименко, купленное им зимой ко дню рождения.