Шрифт:
Она оказалась тоже гостиной, только не такой роскошной, а с простыми белёными стенами. Змей исчез в следующей комнате, а я сидел на диване, как и все гости, чинно и пристойно.
Настенька стояла у окна, одна, отвернувшись. Я хотел подойти к ней, но что-то не пускало, а заставляло сидеть, положив руки на колени, и молчать.
Опять подсела эта приятная родственница, шепнула: – Не удивляйтесь, посмотрите лучше журнал. – И даёт мне в руки тот самый «Огонёк». Я с удивлением взял его в руки и посмотрел на обложку. А когда поднял глаза, Настеньки уже не было.
В середине комнаты появился стол, большой, прямоугольный, на нём что-то стояло. Все расселись. Ни одного лишнего движения, звука. Все чего-то боятся. Вошёл Змей, на этот раз в человеческом облике – невзрачный, в очках, неулыбающийся, вроде отставного учителя с узким лбом. С презрением оглядывает собравшихся, криво усмехается и наливает всем по стакану. Видно, что все его боятся. – Пейте! – Дрожат, не решаются. Змей кулаком по столу и в гневе выбегает. Я выпиваю свой стакан и иду к дивану, к приятной родственнице.
Она рассказала, что свадьба не сегодня, – ещё не готово платье для невесты. А гости собрались. Змею не понравилось, что она со всеми, спрятал её, а гостям велел вместо невесты посмотреть выкройки. И действительно, гости, разойдясь от стола, зашелестели большими листами бумаги.
– А Настеньке, наверно, уже не вырваться. Змей обладает огромной силой. Особого вреда не причиняет, но очень раздражительный, кричит, ругается, ну а поскольку он Змей, то все боятся. А уж своё держит крепко. Настеньку не отдаст. Но ты не отчаивайся, время ещё есть. Может быть, что и удастся. Мы поможем, – ведь ты же помогал нашим братьям. – Она поворачивается к одному из них, щёлкает пальцами, —
И снова я стою у Союзпечати. Девушка улыбается, и я вспоминаю, что видел её у Змея, среди гостей. Она протягивает открытку: – Пишите Настеньке. —
Проснувшись: Проснулся я снова от холода, сжимая руки так, как будто в них всё ещё была та открытка, которую обязательно надо было отправить сегодня. Однако в руке ничего не было, открытка валялась на полу, еле различимая в утреннем полумраке. Видно, я выронил её, когда пытался сжаться в существо с минимальной наружной поверхностью. Я даже слегка позавидовал соседу, – он, кажется, ничего не чувствовал, ни холода, ни грязи, ни неудобств. Конечно, проблемы у него были, и они были важны для него не меньше, чем мои для меня, но его проблемы были решаемы. Мало того, существовала хорошо отработанная и действенная система их решения, и думать было совсем не нужно, – выполняй автоматически требуемые заученные действия, и стакан обеспечен. А без всего остального можно обойтись. Зависть быстро прошла, но зерно её осталось, и не исключено, что когда-нибудь оно прорастёт. Тем не менее пора было вставать. Я поднялся и прежде всего взглянул на открытку. Она была нормального размера, со всеми почтовыми принадлежностями, – куда, кому, и только рисунок был необычным – цветы и бабочки, ярко-пастельных тонов с удивительно чёткой прорисовкой контуров. Наша печать не умела делать такие вещи, по крайней мере, в те времена я встречал такое качество воспроизведения только в отдельных высококачественных изданиях. Но делать было нечего, она была именно такой, и следовало писать, и отправлять, и ждать ответа. Я промыл глаза той водой, которая нашлась в моей кружке, и хотел пристроиться к подоконнику, потому что свет уже появился над окружавшими двор крышами, бледный свет раннего осеннего утра, когда так не хочется вылезать из тёплой постели. Вряд ли у большинства обитателей этого дома были тёплые постели, но они спали, по крайней мере света не было ещё ни в одном окне. Не то, что по вечерам. К утру успокаивались все, и это было золотое время, когда никто не мог помешать с улыбкой встретить наступающий день. Но один из полуночников не выдержал режима. Мой сосед уже сидел на кровати, водя глазами по комнате, и усилия, которые ему для этого требовались, поворачивали и его всего, и кровать уныло отзывалась на эти движения. И под такой аккомпанемент он завёл разговор. Хотя разговором его речь называть было трудно, несмотря на то, что он явно видел меня и думал, что беседует со мной. И монологом тоже, потому что монолог – это нечто цельное и последовательное. Здесь же…
………………
Утро… Какого… Опять светло…
…………
Или вечер… Всё равно светло…
…………
Спать надо…
…………
Эй!
…………
Почему не говоришь?
…………
Вчера хлебанули. Стёпа где?
…………
По третьему… Чего он…
……………
Слышь, курить есть?
…………
Где-то у меня тут…
…………
Ни хрена…
…………
Ни хрена…
…………
Щас пойду. Встану.
…………
Сонька падла.
…………
Где Стёпа? Зажал…
……….
Восемнадцатого…
………
Четыре раза по рубль тридцать.
…………
Щас встану…
……………
Охренели они, что ли?
…………
Эй, который час?… Утра?
…………
Ну вот так. Скажите пожалуйста, где здесь умыться?
………
Эй, слышь? Где Стёпа?
……………
Утро, что ли?… Не, лягу, посплю…
…………
Сонька, сука.
…………
Ты со мной говори, я те что…
…………
По листьям…
…………
Что-то морда обвисла…
…………
Слышь, курить есть?
…………
Точно утро?
…………
Ну тогда ладно…
…………
Сука, ещё на маленькую…
…………
Эй, газетки нет?
…………
Четыре с половиной, да ещё два. Эй, сколько будет?
…………
Щас приду. Рано ещё…
…………
Ну вот. Эй, где тут?
…………
Чего скрипит? И так башка…
…………
Если её сюда сдвинуть, весь угол мой будет.
………
На лестницу…
…………
Вот пойду… Стёпа, сука…
…………
Чего выпендриваешься? Вот сейчас…
…………
Спать не рано. В одиннадцать на Гидравлике…
…………
Почему воды нет?
…………
Раскинулось море широко…
…………
За стол. Надо стол. Здесь что, нет?
……………
В ту комнату…
…………
Темно, и зажечь нечего…
……………
Слышь, курить есть?
…………
Чего всё молчишь да молчишь?
……………
С тобой говорю…
…………
На пятой линии…