Это был брянчанин, из боярских детей, именем Александр, а до крещения Пересвет. Другой – брат его, тоже до монашества воин, – Ослябя. Об Ослябьевой силе и кротости Дмитрий слыхивал в Троице.

Ослябя вручил грамоту от Сергия. Дмитрий быстро раскрутил ее. Еще не успев прочесть первых строк, увидел последние:

"Чтобы шел еси, господине, на битву с нечестивыми…"

Пересвет подал Дмитрию троицкую просфору, Дмитрий поцеловал засохший хлебец и положил его на столе под свечами.

– Отец Сергий благословляет нас идти! – сказал Дмитрий.

Он знал, как громко на Руси Сергиево слово.

Еще говорили бояре, у коих в седине волос или в гуще бороды укрыты были славные шрамы, еще схимники несмело продвигались к выходу, а Бренко уже заметил вошедшего ратника и громко сказал:

– Княже! Языка привели.

– Добро ж! – сказал Дмитрий, и все пошли следом за ним к выходу.

Изба опустела. Лишь потрескивали свечи на столе, оплывая, и меж ними лежал присланный Сергием хлебец. А за дверью, где стояли дружины, не смолкал говор, лязг, топот, визг коней.

Вдали, во тьме, у полыхающего костра плотно стеснились воины. Они расступились, и Дмитрий увидел пленника.

Пойманный лежал на земле. Кто-то подсунул ему под плечи скомканную попону. Кольчугу с него содрали. Кожа была исцарапана, – видно, когда сдирали кольчугу. На смуглом и грязном теле ржавели пятна размазанной и еще не засохшей крови. Оттого, что в поясе пленник был гибок и тонок, плечи его казались особенно круты. Он и на земле лежал, как змееныш, изогнувшись. И еще Дмитрий заметил пестрые штаны, измазанные землей и навозом, но яркие, из дорогой персидской камки.

"Не простой, видно, воин!"

И только потом взглянул на лицо пленника.

На Дмитрия, сощурив надменные глаза, молча смотрел широкоскулый, с широко раздвинутыми глазницами безусый мальчик.

Тютчев удивился, узнав его: это был пятый мурза, которого он отхлестал и отпустил к Мамаю.

– Ты как попался? – спросил по-татарски Тютчев. – Тебя догонял! – гордо ответил пленник.

– И еще раз лег! – зло сказал Тютчев. В дружине кто-то ухмыльнулся:

– Еще от своего костра тепл, а уж пригрелся у нашего.

– У нашего он сейчас перегреется.

Мурзу захватила третья Дмитриева стража – Петр Горский с товарищами, когда во главе небольшого отряда мурза мчался в сторону русских войск.

Горский доложил Дмитрию:

– Скакал мурза борзо, своих опередил. Прежде чем те подскакали, я его к себе переволок да помчал. Те за нами гнались, да тут на другой наш разъезд наскочили, повернули назад. А иные у них посечены.

Дмитрий подумал: "Вот и первая встреча… Уж коснулось своими краями войско о войско".

Дмитрий спросил старика-переводчика, прежде долго жившего в Орде, уже отвыкшего от родной речи:

– Чего выпытали?

– Поведа, яко царь на Кузьмине гати; не спешит убо, но ожидает Ольга и Ягайлу: по триех же днех имать быти на Дону. И аз вопросиша его о силе Мамаеве; он же рече: многое множество.

– Говоришь, как пишешь! – заметил Дмитрий, и переводчик смолчал, стыдясь, что много лет лишь через русские книги говорил со своей родиной.

Боброк спросил у Тютчева:

– Выходит из его слов: Мамай на реке Мече. Пришел туда по Дрыченской дороге. А до того по Муравскому шляху шел. А Дрыченская дорога лежит промеж двух шляхов – промеж Муравского и Ногайского. Надо понимать, затем Мамай промеж этих дорог, что Орда идет по обеим.

– Думаешь, княже, ударить по этим шляхам порознь?

– Хорошо б так, да опасно: один шлях будем мы громить, а с другого нас обойдут. Надо так стать, чтоб обойти не могли, чтоб не по Чингизу у них вышло.

– А как спину уберечь? Все равно охватывать будут.

– Ночь светлая. Сейчас съезжу за Дон, прикину. Не миновать нам на этом поле встречу держать.

– Войско каково? – спросил Дмитрий у переводчика.

– Рече: сборное. Како оные народы бьются, про то не ведает.

– Сколько ж их? – спросил Дмитрий.

– Рече: тысячей триста да еще пятьдесят. С его слов чли.

– Верно говорит! – удивился Тютчев. – Он сперва во лжу впал, да мы выправили! – сказал Горский.

– Накормите его! – сказал Дмитрий. И, не оборачиваясь, ушел: не видел округлившихся, как у совы, глаз пленника, не сводившего своего взгляда с князя, пока воины не заслонили ушедшего Дмитрия.

Во тьме Дмитрию подвели коня. Он нащупал холку и, грузный, легко вскочил в высокое седло. Не дожидаясь, пока управятся остальные, он направил коня к Дону, где, скрытые тьмой, стояли войска.