— Ты мне наплевала в душу…

Хлопнула дверь.

Вета подошла к окну и отдернула занавеску. Тверская была пуста. Шел сильный снег, снежинки вспыхивали и гасли вокруг электрических фонарей.

Вета нашла ванную комнату. Долго лежала в горячей воде.

* * *

…Ранней весной 1930-го Марк перевез в Ленинград родителей: Пашу и Анну. Их переезду предшествовали грустные события: прошлой зимой, словно сговорившись, умерли старики: отец Кати Гросс и Мишенькина bellem`ere. Освободилась жилплощадь: большая комната в Мишенькиной квартире и маленькая квартирка на шестом этаже. Паша и Анна выбрали квартиру наверху.

Переезд был делом хлопотным. Марк взял двухнедельный отпуск и отправился в Тифлис. Старшие Дадашевы, Жорж и Маша, долго не могли решить, как им поступить. Сперва собрались было ехать, но в последний момент передумали:

— Поезжайте сперва вы, — сказал Жорж, — а мы посмотрим.

И вот, наконец, Ленинград, Октябрьский вокзал. Вереница носильщиков торжественно загружает дадашевское добро — картонки, коробки, ящики с книгами — в огромный «линкольн». На шестой этаж вещи переносят дворник Василий Михеич и двое запойного вида мужичков. Выбежал во двор Мишенька — в неизменной студенческой фуражке, галантно поцеловал ручку Анне, раскланялся с Пашей, стал командовать разгрузкой.

Через неделю вещи были расставлены. Блестели темным золотом корешки Брокгауза и Евфрона в ореховом книжном шкафу — наследство Гросса-старшего. Марка до слез растрогали вещички, которые он знал с детства, но о существовании которых он напрочь забыл: ломберный столик, персидский ковер, домашние туфли-чусты и даже огромный спичечный коробок — сувенир Всемирной Парижской выставки 1900 года.

Старики к Ленинграду привыкали трудно: холодно и все не как в Тифлисе. Марк целыми днями на работе, приходит поздно, усталый. Выручали книги, друзья, театр.

Вета несколько раз приглашала Пашу и Анну на Зверинскую. К ним сразу привязался Лева Лилиенталь, они помнили его еще по Тифлису: он приезжал за Ветой четыре года назад. Лева приносил им книги и новые выпуски журналов: «Обязательно прочитайте то, что я отметил красным карандашом…»

Вета присылала им контрамарки в Мариинку. Данила очень удачно оформил новую постановку «Пиковой дамы», а теперь получил в Мариинке постоянное место помощника главного художника. Ни оперы, ни балеты большого впечатления на Анну не произвели, она предпочитала им концерты в Филармонии.

Марк однажды посмотрел «Дон Кихот» и заболел балетом. Не пропускал ни одного спектакля. Когда билетов в кассе не было, он давал рубль знакомому капельдинеру, и тот его пропускал. Марк усаживался на барьер между ложами.

Несколько раз Марк видел в директорской ложе невысокого блондина с зачесанными назад волосами. Он появлялся, когда в зале гас свет и исчезал перед концом спектакля.

— Кто это? — просил Марк у капельдинера.

— Вы не узнали? — тот улыбнулся. — Это товарищ Киров.

Иногда, уходя из театра, Марк замечал большую черную машину у артистического подъезда. На заднем сиденье сидел блондин в полувоенном френче с зачесанными назад волосами. Марк видел, как в машину впархивали балерины…

…В мае дни стали длиннее, повеяло теплом. Как-то вечером Паша и Анна шли по проспекту Красных Зорь, мимо большого дома с гранитными колоннами. У подъезда стоял грузовик, красноармейцы грузили в него мебель. Рядом с грузовиком они заметили болезненного вида мужчину в белой папахе и женщину, закутанную в шаль.

Женщина окликнула Пашу по имени:

— Вы меня не узнали?

Паша посмотрел ей в лицо. Что-то знакомое, но где он ее видел, вспомнить не мог.

— Ирина Габриелян. Наверное, я сильно изменилась.

— Господи, — вскрикнул Паша. Он хотел что-то сказать еще, но осекся. К ним подошел человек в папахе.

— Познакомься, Евсей, — сказала ему Ирина. Это наш товарищ из Тифлиса.

Евсей неуверенно протянул руку.

— Из Тифлиса?

— Это друг, — сказала Ирина.

Паша пожал протянутую ему безжизненную руку.

— Нам нужно торопиться, — сказал Евсей.

— Мы уезжаем, — сказала Ирина. — Нас переводят на другую работу. В Ташкент…

* * *

…Год 1932-й был для Веты примечателен двумя событиями: она родила Татку и закончила «Песни западных армян». Ни одно из этих событий большой радости Вете не принесло. Наверное потому, что жизнь ее с Данилой разладилась. Вета знала, что у Данилы связи с женщинами и с этим смирилась. Данила часто уезжал в Москву. Он стал модным театральным художником. Его приглашали Мейерхольд и Таиров, он оформлял балетные спектакли в Большом. Данилины командировки длились месяцами, ему даже выделили небольшую квартирку в театральном доме на Неглинной. Кто-то из знакомых не без удовольствия поведал Вете, что в Москве у Данилы «постоянная женщина», и она открыто называет Данилу мужем.