Мы встречаемся взглядами. Она кажется другой. Хладнокровной.

— Слушай, Джесс. Ты правда была полезной и веселой частью моего пути, и я ценю твою помощь с сайтом. Но… теперь мы движемся в разных направлениях, и у меня чувство, что мне предначертано нечто большее. Мне кажется, ты тратишь мои силы напрасно, требуешь слишком много внимания, и пришло время перерезать пуповину. Мне жаль, ты же знаешь это? Но я должна поступить так, как лучше для меня. И… в общем, ты больше не часть моего пути.

Я моргаю, не веря своим ушам. Она совсем не выглядит так, будто ей жаль. Какого хрена происходит?

Все тело ходит ходуном от приливающего адреналина и негодования. Я поднимаюсь с дивана и спокойно ухожу из гостиной, с тихим щелчком закрывая за собой дверь без истерик.

Сейчас я на десять лет старше, но чувство, когда тебя бросают, достаточно сильно похоже на то, что было тогда, в первый раз — словно ты стоишь на краю чего-то очень высокого и тот, кто, ты знаешь, стоит позади, толкает тебя.

Я пробыла в университете полгода и только начала мириться с мыслью, что мама может справиться и без меня — во всяком случае, пока все хорошо. Когда она однажды зимой, во вторник, не ответила на мой ежедневный обеденный звонок, я не слишком переживала. Иногда мама забиралась в постель и игнорировала мои звонки; это значило, что у нее был один из ее не лучших дней. Да и к тому же накануне вечером она была очень даже в духе! Мы общались по телефону о моих курсах, хихикали над каким-то уморительным фокусником из программы «Королевское представление». Но в четыре дня, когда я была в библиотеке, на дисплее мобильного высветился входящий звонок от маминой медсестры-психиатра из социальной службы. Медсестра звонила только в тех случаях, когда происходило что-то плохое.

— Приветик, Пэм, — сказала я, отвечая на звонок. — Выкладывай. Что она натворила в этот раз? — Я закатила глаза, пальцами выстукивая по полке, с которой снимала экземпляр «Кентерберийских рассказов», что должна была прочесть по учебе. — Нет, постой, я угадаю. Напилась и проклинала мужчин, разбивших ей сердце? Спустила лекарства в туалет? Очередная поездка в психушку? Давненько мы там не были!

Я шутила над всем этим, даже мама иногда была не прочь посмеяться над своими выходками, но под напускной веселостью скрывалось дико колотящееся о ребра сердце.

— Джессика. Тебе стоит присесть.

И, само собой, тогда я поняла. Все знают, что значит «тебе стоит присесть».

— Эм, хорошо, — ответила я, ноги стали ватными. Опустившись на покрытый ковром пол, я головой прислонилась к полкам с книгами и с силой сжала телефон.

— Джессика, боюсь, у меня для тебя ужасные новости, — продолжала Пэм, похожая на героиню из телевизора. Словно это была мыльная опера. — Боюсь, Роуз, то есть твоя мама… она… скончалась.

Я сдержала вздох и быстро кивнула, желудок скрутило так, будто я была на вершине американских горок.

— Когда? К-как?

— Этим утром. Она… она… это передозировка. Я звонила насчет ежемесячной встречи. Входная дверь была приоткрыта… — Обычно умиротворенный голос Пэм задрожал и затих.

Я уронила «Кентерберийские рассказы» на ноутбук и наблюдала за тем, как рисунок на обложке и клетчатая юбка моего платья мутнели.

— Но в прошлый раз, когда такое произошло, с ней все было в порядке. Они в больнице использовали ту штуку, чтобы откачать ее. Вчера вечером она смеялась. Не понимаю. Вы уверены, что она?.. По голосу казалось, что у нее все хорошо. Что она… счастлива.

И тогда меня озарило. Я знала, почему вчера мама была такой радостной. Почему она внезапно стала веселой и общительной, как нормальная мама. Она знала, что собирается сделать. Она знала, что покинет этот мир, потому и оставила дверь незапертой, чтобы Пэм ее нашла.

Так и знала, что не должна была оставлять ее. Знала, что должна была остаться дома. Она бы так не поступила, если бы я была дома.

Я уронила телефон на ковер и начала смотреть на ряды книг передо мной, я слышала клацанье по клавиатурам и приглушенное шушуканье студентов. Никто из них и не догадывался, что за углом, на полу, мое сердце разбилось.

Я кусала нижнюю губу, пока не ощутила вкус крови и не почувствовала нечто, что предвещает слезы. Так и должно быть, разве нет? Должны были быть реки слез, стенания, вырывание волос и крик уводящего меня библиотекаря: «Все пошли вон отсюда, здесь не на что смотреть, представление окончено!» Но ничего такого не было. Вместо этого я поднялась с пола, аккуратно вернула книгу на место и покинула зал. Качаясь, я брела по коридорам, а когда добралась до комнаты, то выключила весь свет и легла на кровать. Я устремила взгляд в темноту и терпеливо ждала, когда внутренности перестанет скручивать. Там я и оставалась, пока меня не обнаружила Саммер.