На нечестность Блэнда жаловались Джону Куинси Адамсу аббат Корреа да Серра, филадельфийский журналист Роберт Уолш, участник миссии в Южной Америке Генри Брэкенридж и балтиморский купец Сэндс (который был сам вовлечен в каперство). Тем не менее, государственный секретарь упорно не хотел верить в нечистоплотность судьи [328] . Блэнда, недавно вернувшегося из южноамериканской миссии, рекомендовали генерал Джон Томсон Мэйсон (1787–1850) и журналист Иезекия Найлс [329] . Первые сомнения появились у Адамса в ноябре 1819 г. во время обсуждения кандидатуры Блэнда на пост окружного судьи – уж слишком настойчиво проталкивали это назначение. Тем не менее, 23 ноября 1819 г. Блэнд добился своего, несмотря на возражения генерального атторнея Уильяма Вирта (1772–1834), считавшего его ставленником каперов и пиратов [330] . К началу 1820 г. Адамс полностью убедился в коррумпированности нового судьи, но было уже поздно [331] .

Впрочем, на своем высоком посту Блэнд выгораживал не всех каперов. Так, он приговорил к казни за пиратство семерых моряков корабля “Irresistible” [332] . По-настоящему строг к каперам был судья Восточнопенсильванского федерального округа Ричард Петерс (1744–1828), осудивший, например, экипаж судна Дэвида Кертиса Дефореста “Julia De Forest” [333] .

Испанский посланник Луис де Онис называл «систему пиратства, налаженную в Балтиморе», «в тысячу раз более гнусной, чем в варварийских странах» [334] . На каперство продолжал жаловаться администрации США португальский посланник Корреа да Серра, за что пользовался ненавистью балтиморских газет [335] . В сложный двухлетний период между подписанием и ратификацией Трансконтинентального договора 1819 г. Монро и Адамс также сочли борьбу с каперством важной задачей, видимо, опасаясь вызвать раздражение Испании долгим бездействием [336] . 6 октября 1821 г. под давлением представителя США Джона Форбса правительство Буэнос-Айреса запретило выдавать каперские свидетельства [337] . Этот запрет в совокупности с реальными успехами латиноамериканцев в борьбе с Испанией быстро свели промысел на нет.

В Филадельфии интерес к Латинской Америке в меньшей степени основывался на надежде материальной выгоды, но скорее логически вытекал из революционной и религиозной (квакерство) традиции города. Среди двух северных культурных центров ранней республики Филадельфия, в отличие от Бостона, оказалась более космополитичной, открытой влиянию международного радикализма рубежа XVIII – начала XIX вв. Делу латиноамериканских повстанцев сочувствовали многие, но более всех выделялся Уильям Дуэйн [338] . Он вел пропаганду латиноамериканской революции в своей газете “Aurora” – когда-то знаменитом рупоре джефферсонианцев, стремительно терявшем популярность в обстановке относительного партийного мира «эры доброго согласия».

Дружба Дуэйна со многими латиноамериканскими эмигрантами, в первую очередь, колумбийцем Мануэлем Торресом, а также с поставщиком оружия революционерам Уильямом Робинсоном, открыла каналы новостей о событиях в полушарии.

Таким образом, в 1817–1822 гг. (до продажи газеты) Дуэйн стал одним из основных поставщиков сведений с революционного континента – новостей всегда враждебных Испании, подчас попросту пропагандистского толка. Оптимизм журналиста был важен именно в то время, когда ситуация на фронтах оставалась крайне запутанной, а конечный исход борьбы за независимость – далеко не ясным. Хотя тираж “Aurora” был невелик, влияние газеты было по-настоящему значительным, так как многие редакторы перепечатывали ее материалы по Латинской Америке. Даже критики, например, бостонский “Columbian Centinel” признавали осведомленность Дуэйна [339] .

Вашингтонская усадьба Октагон (1798–1800), арх. Уильям Торнтон

Заметим, что подчас Дуэйн стремился использовать свои латиноамериканские связи и в личных целях. Оказавшись в тяжелом финансовом положении, он по просьбе Торреса и с рекомендациями кентуккийского политика Ричарда Джонсона пытался (за 5 % – 6 % комиссии) организовать поставку 10 тысяч ружей армии Венесуэлы. Резко против этого плана, впрочем, выступили и Монро, и Адамс. Последний даже полагал, что в идее Дуэйна содержится скрытое предложение купить таким образом молчание его газеты [340] .

Видимо, самым горячим и экстравагантным энтузиастом Латинской Америки был основатель и глава Патентного ведомства Уильям Торнтон (1759–1828) [341] . Выходец из богатой английской квакерской семьи, Торнтон унаследовал веру в совершенствование человечества. Утопические общественные идеалы Торнтона вели его от одной красивой схемы к другой. Так, он мечтал, что все Западное полушарие образует в итоге одно государство – Колумбию, со столицей в городе Америка на Панамском перешейке. Оно представляло бы собой поделенную на секции конфедерацию с общим гражданством, двумя официальными языками (английским и испанским – португальский почему-то забыт!), выборным Инкой во главе, а также палатами сахемов, касиков и судей. Кстати, в чем-то Торнтон был провидцем: например, он предсказывал, что совершенствование телеграфа уничтожит расстояния [342] .

Не всем идеи Торнтона казались утопией. Так, житель Нью-Йорка Джозеф Фэй соглашался с эмоциональным автором: «Благоразумие требует расширить и усилить союз всех друзей свободы для самозащиты против угрожающей комбинации тиранов Европы – и ничто не могло доставить мне больше удовлетворения, чем рассказ о Вашем плане объединения Северной и Южной Колумбии» [343] .

В целом памфлет Торнтона принес сторонникам Латинской Америки больше вреда, чем пользы. Бывший испанский посланник в Вашингтоне Луис де Онис счел эту утопию тонким макиавеллиевским замыслом экспансии США [344] . Учитывая широкое распространение сочинения Ониса в Латинской Америке в 1820-е гг., есть основания полагать, что его трактовка не прошла незамеченной. Позднее, в 1826 г., план Торнтона вспомнят противники участия США в первом межамериканском Панамском конгрессе, чтобы высмеять энтузиастов единства Нового Света [345] .

Но торнтоновская конституция Колумбии при всей своей необычности выражала распространявшуюся в общественном мнении «идею Западного полушария». Еще до окончания войны с Англией Джефферсон в письме Гумбольдту замечал, что какими бы ни были новые креольские правительства, они будут правительствами «американскими», то есть в любом случае лучше европейских [346] . О единстве интересов, целей, мировоззрения двух Америк писали, к примеру, Пасос и Ирвайн [347] .