Он застонал и исчез…

…Небо ревело; огромные яркие зигзаги молний пробивали корчившиеся лохмотья черных туч, выстреливали вверх из мокрых, иссеченных дождями, дымящихся скал. Рокот под моими ногами напоминал шум прорывающейся из-под земли на поверхность магмы.

Он парил в воздухе, наполовину нематериальный — призрак далекого будущего, витающий на заре планеты. Лицо — дрожащая маска агонии.

— Вы погубите себя! — прокричал я сквозь грохот и вой ветра. — Вы уже далеко за пределом своих оперативных сил…

Он исчез.

Я последовал за ним…

…Мы стояли на высокой арке моста без перил, перекинувшегося через сотворенное человеком ущелье в десять тысяч футов глубиной. Я знал, что это город пятой эры, около двадцатитысячного года нашей эры.

— Чего вы хотите от меня? — прохрипел он, оскалившись, как загнанный зверь.

— Чтобы вы вернулись, — ответил я. — И рассказали им… все то, что она должны узнать.

— Мы были так близко! — почти простонал он. — Считали, что одержали великую победу над небытием…

— Небытие не абсолютное. Вам предстоит еще прожить жизнь…

— А будущее? Мы ведь тупик, не так ли? Мы выкачали энергию тысячи энтропийных линий, чтобы вдохнуть жизнь в труп своей реальности. Но после нас ничего не будет — только великая пустота!

— Каждый играет предназначенную ему в истории роль. И вы свою выиграете.

— Но вы… — Он пристально смотрел на меня через разделявшее нас пространство. — Кто вы? Что вы?

— Вы знаете, каким будет ответ, — сказал я.

Его лицо стало похожим на лист бумаги, на котором начертано слово «Смерть». Но ум не сдавался. Тридцать тысячелетий генетической селекции не прошли даром. Собравшись с силами, он подавил панику и снова стал цельной личностью.

— Как… долго?

— Жизнь исчезла в сто десять тысяч четыреста девяносто третьем году Конечной Эры, — ответил я.

— А вы… вы, машины… — выдавил он из себя. — Сколько?

— Я был послан из земной точки четыреста миллионов лет спустя после Конечной Эры. Мое существование охватывает период, который вы сочли бы бессмысленным.

— Но почему… если только не…

Надежда осветила его лицо, словно луч фонарика — темную воду.

— Проблема вероятностной матрицы еще не решена, — сказал я. — И наши усилия направлены на принятие благоприятного решения.

— Но вы, машина… Вы все еще держитесь… человек вымер миллионы лет назад… Почему?

— В нас мечта человека пережила его вид. Мы стремимся возродить мечтателя.

— Снова? Зачем?

— Мы рассчитали, что человек пожелал бы этого.

Он засмеялся. Смех этот был ужасным.

— Очень хорошо, машина. Я возвращусь в забвение с этой утешительной мыслью и сделаю все, что в моих силах, чтобы поддержать ваши жалкие усилия.

На этот раз я позволил ему уйти.

Потом еще миг постоял на воздушной паутине, в последний раз наслаждаясь ощущением телесной оболочки, глубоко вдохнул воздух этой невообразимо отдаленной эпохи…

И удалился в точку своего происхождения.

И снова слился со Сверхинтеллектом, частицу которого представлял собой.

Лишившись совсем недавно материальности, я воспринимал его мыслительные импульсы, как звучный голос, гремящий в просторной аудитории.

— Эксперимент завершился удачно, — констатировал он. — Главный временной ствол от шлака очищен. Человечество стоит у порога своей первой эры. Все остальное стерто. Теперь его будущее — в его собственных руках.

Я понял. Работа закончилась. Мы победили.

Говорить больше было нечего. Незачем обмениваться сведениями, скорбеть об обреченных достижениях множества эпох.

Мы сместили основной энтропический поток в прошлое, в котором путешествия во времени никогда не существовали, а основные законы природы делали их навсегда невозможными. Мировое государство третьей эры, мозг Центра Некса, Звездная империя пятой, Космическое ваяние шестой — все ушло, превратилось в боковые ветви, как это было до них с неандертальцами и гигантским ящером. В качестве жизнеспособного ствола был оставлен только человек старой эры — человек железного века — двадцатого столетия.

— Не совершаем ли мы ошибки? — спросил я. — Как можно быть уверенными, что наши усилия не являются такими же бесполезными, как те, что предпринимались до нас?

— Мы отличаемся от предшественников тем, что согласились стать свидетелями собственного исчезновения — неизбежного следствия нашего успеха.

— Потому что мы — машина. Но карги тоже были машинами.

— Да, но слишком близкими к своему создателю, слишком человечными. Они не хотели умирать, хотели наслаждаться жизнью, которой наделил их человек. А мы — высшая машина — продукт сотен тысячелетий технической эволюции, не подверженный человеческим эмоциям.