Тише, чем ветерок в кустах, Зобатый с остальными, низко пригибаясь, с оружием наготове поспешили к воротам. Гордяй, уже успевший вытереть нож, ждал их, осторожно заглядывая внутрь из-за воротного столба и выставив за спиной ладонь с растопыренными пальцами: дескать, подождите. Зоб хмуро взглянул на окровавленное лицо мертвеца, который приоткрыл рот, как будто собирался задать вопрос. Гончар делает горшки. Пекарь печет хлеб. А Зобатый занимается вот этим и больше ничем. Едва ли не всю свою жизнь.

Но, как бы аккуратно ни была сделана эта работа, гордиться тут было, в общем-то, нечем. Человека убили всего лишь за то, что он охранял свою собственную деревню. Потому что они, местные, тоже были людьми со своими надеждами, и печалями, и всем прочим, пусть даже они жили вдали от Кринны и не очень утруждали себя мытьем. Но что может сделать один человек? Зобатый медленно набрал в грудь воздух и еще медленнее выдохнул его. Только выполнить задание таким образом, чтобы не погиб никто из его собственных людей. В тяжелые времена прекраснодушные размышления могут погубить тебя скорее чумы.

Он посмотрел на Чудесницу, дернул головой в сторону деревни, и она, скользнув вокруг воротного столба, направилась по правой дорожке, непрерывно поворачивая бритую голову то налево, то направо. Сразу за нею следовал Гордяй, а последним – Брек, двигавшийся совершенно бесшумно, чего трудно было бы ожидать, глядя на его громадную фигуру.

Зоб еще раз медленно вздохнул и, крадучись, двинулся по левой тропе, морщась всякий раз, когда пытался нащупать самые твердые участки изрытой грязи, куда можно было бы бесшумно поставить ногу. Позади с чуть слышным шипением осторожно дышал Йон; Зобатый знал, что и Жужело тоже здесь, хотя тот и двигался тише кошки. Вот до его слуха донеслось какое-то пощелкивание. Прялка, наверно. Он услышал чей-то смех, хотя, возможно, ему это лишь почудилось. Он крутил головой в сторону любого намека на какой-то звук, будто его дергали за крюк в носу. Свет казался ему слишком ярким, и все было видно слишком уж хорошо. Возможно, следовало бы подождать темноты, но Зобатый терпеть не мог работать ночью. С того самого, мать его, несчастья в Гурндрифте, где люди Бледноснега случайно ввязались в бой с людьми Малорослика. Там полегло пятьдесят человек, а никакого врага не было и за десять миль. Слишком много всего может ночью пойти наперекосяк.

Впрочем, Зобатому доводилось видеть, как множество народу глупо погибало и при свете дня.

Он крался вдоль плетеной стены и обливался тем потом, какой бывает от страха. Тем едким потом, который выступает, когда смерть стоит аккурат за твоим плечом. Все окружающее сделалось вдруг острее острого. Каждый прут в плетне, каждый камешек в грязи. То, как кожаная оплетка рукояти меча врезалась в ладонь, когда он расслабил пальцы, чтобы перехватить ее. То, как при каждом вдохе, стоило горящим легким на три четверти заполниться воздухом, раздавался чуть слышный свист. То, как кожа подошвы его ступни при каждом осторожном шаге прилипала через дыру в носке к стельке башмака. Прилипала и отлипала.

Новые носки – вот что ему нужно. Ну, сначала пережить этот день, а потом обзавестись носками. Возможно, даже купить те самые – красного цвета, – которые он видел, когда в прошлый раз побывал в Уффрите. Они все тогда смеялись над ними. И он сам, и Йон, и Чудесница, и бедняга Чутлан, который успел погибнуть. Смеялись, что, дескать, носки из шерсти, выкрашенной красным, – это безумие. Но потом он подумал, что, если человек может позволить себе носки из крашеной шерсти, это не безумие, а роскошь, и, оглянувшись, окинул эту прекрасную материю задумчивым взглядом. Пожалуй, надо будет, покончив с этим дурацким заданием, вернуться туда и приобрести пару красных носков. Может быть, он купит даже две пары. И будет носить их, выпуская верх из башмаков, чтобы все видели его знатность. Не исключено, что его станут называть Кернден Красные носки. Он почувствовал, что лицо, против его воли, расплылось в улыбке. Красные носки – это первый шаг на пути к краху; если он…

Дверь в лачугу, что по левой стороне от него, резко распахнулась, и оттуда, заливаясь хохотом, вышли трое мужчин. Передний повернул косматую голову, на лице его застыла широкая улыбка, открывавшая желтые зубы. Он смотрел прямо на Зобатого, и Йона, и Жужело, которые застыли с открытыми ртами у стены длинного дома, будто трое мальчишек, которых застигли врасплох, когда они воровали пирожки. Так все и стояли неподвижно, разглядывая друг друга.

Зобатый почувствовал, как время замедлилось до почти полной зловещей неподвижности, как бывало всегда, перед тем как пролиться крови. Времени более чем достаточно для множества всяких глупостей. Чтобы подумать, не куриная ли кость торчит в ухе у одного. Посчитать гвозди на одной из их дубинок. Восемь с половиной. Времени хватает даже на то, чтобы подумать, что, дескать, смешно, что на ум не приходит ничего полезного. Такое впечатление, будто он стоит где-то в стороне от самого себя и думает, что же следует сделать дальше, но чувствует, что это от него, в общем-то, не зависит. И самое странное, что такое – ощущение это – в последнее время происходило с ним так часто, что он научился распознавать его появление. Тот миг оцепенения и полной растерянности перед тем, как мир рухнет.

Вот дерьмо! Опять…

Он чувствовал щекой поцелуй холодного ветерка – это Жужело широким движением косаря взмахнул своим мечом. Передний не успел даже пригнуться. Оплеуха, нанесенная не вынутым из ножен клинком, сбила его с ног, перевернула кубарем в воздухе и вмазала вверх тормашками в стену хижины. Рука Зобатого без какой-либо команды от головы обнажила меч. Жужело метнулся вперед и, выбросив руку, так ударил рукоятью меча в рот второму, что во все стороны полетели целые и раскрошенные зубы.

Широко раскинув руки, он рухнул во весь рост навзничь, как срубленное дерево, а третий попытался поднять дубину. Зобатый ударил его в бок; сталь с влажным глухим звуком разрубила мех и плоть, выбросив волну крови. Человек качнулся вперед, сложился пополам, открыл рот и оглушительно завизжал, выпучив глаза. Зобатый клинком расколол его череп надвое; рукоять меча дернулась в его ладони, крик завершился изумленным писком. Тело вытянулось на земле, кровь из разрубленной головы хлынула прямо на башмаки Зобатого. Похоже, что он даже раньше времени обзавелся красными носками. Вот тебе и не убивать никого без необходимости, вот тебе и тихо, весенний ветерок…