Дальнейшие наблюдения убедили меня в правильности этого вывода. Я видел нависающие козырьки ила, готовые вот-вот сорваться от малейшего сотрясения. Небольшое землетрясение, каких немало случается на побережье и в море у берегов Крыма, – и сорвется подводная лавина. Я видел трещины отрыва, какие бывают у оползней перед их смещением. Таким образом, мне удалось наблюдать комплекс форм рельефа, созданных одним процессом – подводным оползнем, переходящим в мутьевой поток. Видимо, эти явления происходили достаточно редко, иначе материковый склон вовсе был бы лишен осадочного покрова, как это раньше и предполагали геологи. В действительности же примерно 90 % поверхности склона черноморской впадины было покрыто илом, и только десятая его часть представляла собой голые уступы и ложбины.

Тем временем Гирс переключил управление подводным аппаратом на выносной пульт, находившийся у меня под рукой. «Тинро-2» продолжал спускаться вниз по склону. Я взглянул на глубиномер (фактически это манометр – измеритель давления воды за бортом) и увидел, что стрелка прибора приблизилась к цифре «400». Мы были у цели. И тут я услышал треск, сухой и отчетливый. Я резко обернулся к Гирсу. В моих глазах он прочел, по-видимому, тревогу.

– Это корпус обжимается, вот и трещит, – с напускным спокойствием, как мне показалось, ответил он.

А у меня от страха душа в пятки ушла. «Вдруг сейчас корпус треснет по шву? Или иллюминатор лопнет?», – с ужасом думал я. В моем сознании мелькнула картина: мощная струя воды врывается внутрь подводного аппарата, быстро заполняет его, и мы падаем в бездну…». Спина у меня похолодела. Рука, лежавшая на ручке управления (ЕРУ), как-то сама собой потянула ее назад. «Тинро-2» взмыл над грунтом.

– Ты куда? – услышал я окрик Гирса. – Давай вниз! Еще немного надо пройти.

Мы вышли на узкую, почти горизонтальную площадку. Стрелка глубиномера замерла, не дойдя одного деления до заветной цифры «400». Слева по борту крутой склон уходил в бездну. Я всё медлил поворачивать аппарат влево, в глубину. Над моей головой опять раздались сухие щелчки, словно треснул прочный корпус подводного аппарата. Гирс, заметив мою тревогу, сказал:

– Ничего страшного, так и должно быть. Давай, жми вниз, еще метров десять надо пройти.

Он мог бы взять управление аппаратом на себя и сам повести его к рекордной отметке, Но Михаил Игоревич, видимо, хотел, чтобы я сам преодолел психологический барьер – боязнь предельной глубины погружения. Красная черта на циферблате глубиномера угрожающе светилась. «Не влезай – убьет!» – вспомнилось мне. Усилием воли я преодолел нерешительность и надавил на ручку управления. «Тинро-2» послушно покатился вниз по склону. Я заглянул в иллюминатор и заметил нависающий козырек ила над ложбиной. Он был недалеко, и я направил к нему аппарат. Дойти мне до него не удалось. «Тинро-2» вдруг перестал слушаться управления, вернее, моей рукоятки. Гирс, следивший за моими действиями, незаметно переключил управление на себя, как только стрелка глубиномера перешла красную черту.

– Всё, дошли, – сказал он. – Программа выполнена!

Я посмотрел на глубиномер: 408 метров!

Мы быстро пошли наверх.

«Тинро-2», всплывший на поверхность, был чёрен, как сажа. Сероводород, словно маляр из царства Нептуна, выкрасил его черной краской – сульфидом железа. Аппарат долго не опускали на кильблоки. Матросы подтянули в ангар пожарный шланг и полчаса отмывали корпус аппарата от черноты, пока он вновь не засверкал белой и синей красками.

Эта картина была весьма символичной: мы выбрались живыми из царства смерти, но риск стоил того.

В результате нашего погружения появились все основания внести поправку в геологическую карту Черного моря, впервые составленную академиком А. Д. Архангельским, а именно: там, где была показана область, лишенная современных осадков, нужно обозначить зону с прерывистым слоем современных донных отложений мощностью менее 1 м. Таким было моё маленькое геологическое открытие, сделанное в погружении подводного аппарата «Тинро-2» летом 1974 года.

Ну, а второе моё геологическое открытие касалось мутьевых потоков. Оказалось, что такие потоки не обязательно бывают быстрыми. Если мощность осадочного покрова на склоне небольшая (около метра), то такой ил, смешиваясь по пути с водой, может довольно медленно ползти даже по крутому материковому склону, примерно с такой скоростью, с какой едет трамвай на повороте, но уж точно не как курьерский поезд.

После завершения испытаний в Черном море «Ихтиандр» готовился к своему первому океаническому рейсу в северо-западную часть Атлантического океана. Район этот был выбран не случайно. На шельфе Северо-Западной Африки, за пределами территориальных вод прибрежных государств, наши суда вели рыбный промысел. За год здесь вылавливалось свыше полумиллиона тонн рыбы: ставриды, скумбрии, сардины, зубана, мерлузы и других видов.

В ходе промысла у рыбаков возникали различные вопросы, связанные с распределением и поведением рыб. Ответить на них и должны были ученые с помощью подводного аппарата «Тинро-2». Ну, а сам подводный аппарат предполагалось всесторонне испытать в условиях открытого океана.

«Ихтиандр» вышел в море в начале декабря 1974 года. Мои документы не были готовы к началу рейса, и мне пришлось добираться до своего судна на среднем рыболовном траулере (СРТМ), который назывался «Николай Сипягин». Траулер направлялся в тот же район, куда ушел «Ихтиандр» – к берегам Западной Сахары.

Меня поселили вместе с двумя матросами в каюте, расположенной слева по борту, выделив верхнюю койку. Часа через два на борт стали прибывать власти: санитарные, пожарные, портнадзор, таможенники, пограничники. Началось оформление отхода судна в море. В судовой роли я значился как пассажир. Из Москвы я захватил посылки для своих товарищей – членов экипажа «Ихтиандра». Таможенники быстро обнаружили у меня эти посылки, и мне пришлось объясняться: «Везу подарки друзьям к Новому году».