Шрифт:
Граф достал из портсигара папиросу, но она оказалась пустой. Достал вторую — то же самое, — видимо, забыл набить гильзы перед укладкой; все рассеянность, усмехнулся довольно ехидно он, причем не совсем было понятно, на что направлено ехидство — на случай забывчивости или случай вопиющей уступчивости, только что имевший место.
Ромуальд Северинович предложил ему своего кисетного табачку, свернул цигарку. Граф отказался, да еще и нервно. Брезгует, что я лизнул, догадался пан Порхневич. Поздно теперь брезговать!
В каждой сделке есть явно выигравший и явно проигравший. Граф, судя по всему, начинал осознавать, в каком он теперь положении. Пан Порхневич помалкивал: удачливому трудно говорить с неудачником — сплошная выходит ложь.
— А что же Павел Петрович?
— Уехал, — ровным голосом пояснил пан Порхневич и добавил: — жена на сносях.
— Что это там?!
В глубине территории, неаккуратно заляпанной лунным светом, меж купами яблоневого сада, где-то за каретным сараем...
Так это ж горит! Люди мечутся. Пламя шибко разрасталось. Там на освещенном пятне земли разворачивалась какая-то драчка. Можно было узнать дядьку Сашку, он что-то кричит, то размахивая руками, то хватаясь за голову.
Ромуальд Северинович глубоко затянулся, сильно выдохнул, словно стараясь дымом отогнать копошащееся видение. Но, наоборот, стали видны вроде как приплясывающие или кого-то бьющие люди там, в отсветах огня. Дубовик и Целогуз — Ромуальд Северинович узнал этих бузотеров с Тройного хутора.
Каретный сарай разгорался, и стоял такой треск, будто это бьется внутри от ужаса забытая коляска.
— Пожар, — спокойно и твердо сказал пан Порхневич графу Турчанинову, а потом, отбросив цигарку, издал воющий возглас:
— Сивенков!
Андрей Иванович смотрел на него с интересом: на каком основании этот человек знает, что происходит, и более того — знает, что надо делать?
Сивенков, мелькая белой рубахой, прибежал по дорожке, что вела от входа в его флигелек, в одной руке у него охотничье ружье, другой он отирал быстро-быстро физиономию — прочь наваждение!
— Где Кивляк?
— Ушел, а эти не уходят. Ты бы их пугнул!
Ромуальд Северинович нехорошо оскалился. Чем дальше, тем понятнее для него ситуация, и все меньше она ему нравилась. Взбаламученные дурными разговорами, мужики явились сводить счеты.
В той стороне, где дорога на Гуриновичи, плавали факелы, там снова на освещенном пространстве мелькнул Сашка, только теперь он не жестикулировал, не агитировал, — теперь его хлестали, кажется, вожжами.
— Дай сюда, — сказал пан Порхневич, взял ружье Сивенкова за верхнюю часть ствола. — Пойдем.
Сивенков не успел выпустить приклад из потной ладони, как раздался грохот и дребезг слева: вынесли окно в той части сивенковского флигеля, что была не видна от крыльца. Поверх дребезга взвился бабий визг. Пан Порхневич потянул ружье к себе. Сивенков тихо прошептал: «Не заряжено», — и вырвал из руки своего господина ствол, царапнув мушкой пальцы. Секунду они смотрели друг на друга в полной темноте, и управляющий, быстро ступая назад, повернувшись на ходу, помчался на крики своей семьи.
— А Сивенкова здесь не очень-то любят, — сказал Ромуальд.
Сзади скрипнула дверь. Граф нырнул внутрь здания.
Из темноты подплясывающей походкой показался Витольд. Страшно запыхавшийся.
— Я их останавливал, ничего не слушают, набрали дубин... и топоры... Новосадовские, и кто-то аж из Сынковичей. Овин грабят, сбили замки. От Гуриновичей тоже толпа идет.
Раздался опять звук выбитого окна со стороны флигеля.
Сивенков застонал и бросился с ружьем туда.
Ромуальд Северинович распахнул полы своего длинного пиджака и вынул из-за пояса недавно смазанный наган, отдал сыну:
— Иди на тот конец, отгоняй, лупи вверх. Нельзя, чтобы полезли в дом. Где Кивляк?
Все еще задыхающийся Витольд помотал головой: не знаю. Он видел только новосадовских, когда обгонял их — дорвавшихся по ходу до гумна, они что-то там растаскивали.
— Бей вверх, не хватало нам еще... Иди!
Сказав это, Ромуальд Северинович решительно бросился к флигелю Сивенкова. Дверь была не просто распахнута, но отломана, внутри гвалт, посреди кухни какая-то баба, вцепившись руками в волосы Сивенковой бабы, макает ее с воем в качающийся на табуретке таз с мыльной водой. В спальне сам Сивенков сидит, скрючившись, в углу, закрывшись голыми ладонями, а перед ним стоит незнакомый небритый мужик и пытается определить, заряжено отобранное у приказчика ружье или нет. Двое, вырвав ящики из комода, с феерической быстротой роются в них. На вновь вошедшего никто не обратил внимания. Где мальчишки?
Ромуальд Северинович с размаху, по-мужицки въехал в ухо гаду с ружьем, тот отлетел в сторону, и от него отлетело ружье. Гибко склонившись, несмотря на комплекцию, пан Порхневич подхватил оружие и страшным своим сапогом двинул в колено одного из грабителей сундука. Тот заорал и рухнул на спину. Напарник, быстро оценивший ситуацию, бросился к низкому, распахнутому в ночь, а вернее, выломанному окну, схватив по пути керосиновую лампу, стоявшую на подоконнике.
Сбитый кулачищем гад бочком-бочком тянул в сторону кухни, закрываясь локтем от повторного удара. Второй выл, кланяясь своей раздробленной коленке. Ромуальд Северинович сломал цевье — патронов нет. Зря!