Разведение домашних животных в заповеднике возрождается быстрее, чем акклиматизация экзотических животных и птиц. В высоких светлых постройках — хлевы. В загородках — великолепные свиноматки: это украинская степная белая и украинская степная пестрая. Четырнадцать крохотных поросят копошатся около лежащей, тяжело дышащей от жары матки.

Отсюда, из Аскания-Нова, породистые свиньи, превосходно приспособленные к климату, превосходно отвечающие местным условиям, распространяются по колхозам Украины. Разоренные оккупантами хозяйства получат породистые, высококачественные экземпляры. Здесь скрещивают породы, подбирают особи, выводят новые породы — будущее богатство. И когда смотришь на массу поросят, когда узнаешь, что одна свиноматка дает в год два раза по четырнадцать поросят, то чувствуешь в этом, казалось бы столь прозаическом, предмете романтическую нотку. И несомненно, романтик, блестящий романтик новой жизни этот ученый профессор, который ходит с нами и с увлечением дает объяснения. Его глаза уже видят, — а вместе с ним видим и мы, — будущее благосостояние народа, сытость, радость обеспеченных дней.

В степи пасутся коровы, среди них тоже есть новые экземпляры — результат скрещивания украинской красной с индийским зебу. Большая, сильная корова смотрит на нас глазами газели; примесь крови зебу дает ее формам силу и вместе с тем грацию, сопротивляемость болезням, стойкость. Эти коровы также пойдут в колхозы.

Среди животных ходят люди. С любовью и вниманием смотрят они на своих питомцев. А мне думается не об этом летнем времени, когда цветет и благоухает степь, когда золотое солнце сияет в ясном небе, а об осеннем и зимнем ненастье, когда раскиснут дороги, когда этот маленький поселок окажется островком, отрезанным от мира, когда подует зимний ветер, закружится снег в степи и эти шестьсот человек — научные работники и обслуживающий персонал — будут так же работать здесь ради всех нас.

Среди резко, остро пахнущих трав — стадо мериносов. Ценные экземпляры, дающие тонкую шерсть самого лучшего сорта. Когда в степях появились немцы, чабан, не дожидаясь никаких приказов и распоряжений, собрал свои стада и погнал их на восток. Богатство Аскании нашло приют в приволжских степях. А когда гитлеровцев изгнали и люди вернулись в разоренные, изуродованные гнезда, чабан пригнал свое стадо обратно.

Мериносы тоже пойдут в колхозы. Чабан ходит, присматривает за ними и, вероятно, считает, что то, что он сделал, — это простое, обыденное дело. Но мне приятно пожать руку этого человека, простого, обыкновенного человека, и хочется сказать ему доброе слово.

Мы прощаемся с Асканией. За нами и перед нами степь, девственная степь, не тронутая плугом, не паханная, не боронованная, такая же, как века назад. Тут и там кружатся песчаные воронки — это пляшет по степи ведьма. Говорят, брось нож в такую воронку, и он упадет окровавленный. Но лучше не пробовать, завихренная воронка того и гляди окажется всего лишь песком. А степь так и просит сказок и легенд.

На пригорках — каменные скифские бабы. Их мертвые глаза веками смотрят в степную даль, в непорочную глубину неба. Они стоят под дождями и ветрами, вечно одни и те же. И тут же, рядом, как трупы черных птиц, — сбитые немецкие самолеты. Здесь, над необозримыми степями, которые помнят скрип чумацких возов, и песнь казачьих походов, и гомон татарских набегов — древние, древнейшие времена, от которых остались лишь эти каменные фигуры, — здесь происходили воздушные бои и валились вниз черные немецкие самолеты. Никто их не собрал. Они лежат, уже поросшие пахучими травами, и скифские бабы с каменным равнодушием смотрят на следы поражения фашистских орд.

Плещет, плещет, плещет, как море, степь. Единственное напоминание о цивилизации — дорога, телеграфные столбы. Но на столбах сидят степные орлы, огромные, величественные, и их не пугает шум машины. Дорогу перебегают бесчисленные суслики, в траве скачут зайцы.

Надвигается вечер, и на дороге вдруг вспыхивают холодным, прозрачным блеском чистейшей воды изумруды. Это — глаза лисицы. Она сворачивает с дороги лишь тогда, когда фары машины вырывают из тьмы уже не только зеленое пламя ее глаз, но и все узкое, рыжее тело. В несколько прыжков она удирает с дороги и исчезает в траве. Одна, другая, третья.

Справа и слева шумит и благоухает степь. На темном горизонте внезапный блеск. Надвигается гроза. Вдали прокатывается гром и глухим эхом отдается в степи. Благоухает степь, блеском драгоценных камней сверкают лисьи глаза, сверкают молнии на черном небе, грохочет гром, и ветер бьет в лицо, теплый и ароматный. В ночном мраке степь открывает нам свою новую красу, грозную и таинственную.

Но вот степь отступает перед человеческим жильем, — перед нами возникают из тьмы домики Мелитополя. Однако лишь утром мы можем рассмотреть красивый городок, весь в солнечном свете. Сады, сады, сады без конца. Черешневые деревья, пурпуровые от плодов. Абрикосовые деревья гнутся до земли под тяжестью фруктов. Персики уже красно-розовые. Стены и крыши домов едва виднеются среди этого обилия плодов.

И лишь присмотревшись ближе, видишь тяжкие раны, нанесенные городу войной. Разрушенные дома, развалины, руины прячутся за веселыми красками фруктовых деревьев. Тут же, за городом, братская могила — в ней лежат шестнадцать Героев Советского Союза. Тяжкие бои прошли через Мелитополь. Но земля, богатая, плодородная, щедрая, и человеческие руки, прилежные и трудолюбивые, быстро залечивают раны.

За городом — огромный сад: пять тысяч гектаров. Знаменитая мелитопольская черешня. Огромная, сладкая, сочная. Фабрика промышленной переработки фруктов в Мелитополе до войны давала шесть миллионов банок консервов. Сейчас снова цветут и растут деревья, осыпают обилием фруктов. Там, за черешнями, карликовые яблоки и груши. И как в институте Таирова, как в Аскании, так и здесь с увлечением, с любовью работают советские люди и объясняют нам превосходство карликовых над высокоствольными деревьями.

Еще не вся земля обработана как следует. Недостает рабочих рук. Кто-то замечает:

— Прислать сюда пленных, пусть работают.

И сразу же другой бросает реплику:

— Нет, нет, из этого ничего не выйдет. Эту работу надо делать с любовью.

И, глядя на буйные, великолепные деревья, на все это невероятное, благоуханное богатство, чувствуешь, что здесь работают именно так — с любовью. И благодарная земля и благодарные деревья щедро вознаграждают за труд. У мелитопольской черешни есть в Европе лишь одна конкурентка — в Испании. Я помню эту испанскую черешню в витринах магазинов в Польше. Недоступную. Предназначенную лишь для избранных. А мелитопольский сад можно еще расширить, еще много земли ждет рук, которые бы ее обработали, подготовили и посадили в нее черешни. И когда заведующий садом рассказывает нам об этом, мы воочию видим изобилие черешни, детей, вволю лакомящихся огромными, сладкими ягодами, — мелитопольскую черешню во всех городах. И снова, как там, у Таирова, и в Аскании, хочется пожать руку этому человеку, всем этим людям, которые работают с любовью и в своей работе видят не только сегодняшний день, но и еще более прекрасный завтрашний.