Шрифт:
— Но ты ведь не уедешь отсюда, — проговорила Джин Шоу. — Ни за что.
— С какой стати? Мне принадлежит эта гостиница — большая ее часть — и лучший пляж во всей Флориде.
— Мори, а если у меня обстоятельства, скажем так, более стесненные, чем я дала понять…
— Более стесненные?
— Если я окажусь совсем без средств, ты мог бы выкупить мою долю?
— Я же тебе сказал: насчет денег не беспокойся.
Ла Брава молча слушал, наблюдая, как Морис вновь усаживается в кресло.
— Мори, ты меня знаешь. — Джин выпрямилась, вид у нее был напряженный. — Я не желаю оказываться в зависимости от кого бы то ни было. У меня всегда были собственные средства.
— Весь наш район, начиная с Шестой улицы, входит в Национальный реестр исторических памятников, — заявил Морис— На покупателей это действует, Джини. Если мы не пустим сюда застройщиков, цена будет только расти.
— Ну а если мне нужны деньги…
— Если цены пойдут вниз, тогда другое дело.
Ла Брава прислушался. Сейчас Морис рассуждал отнюдь не как патриот здешних мест, твердо намеренный жить здесь до самой смерти.
— Пять лет назад «Кардозо» продали за семьсот тысяч, — продолжал Морис. — Сделали ремонт и теперь могут перепродать по двойной цене— во всяком случае, около того.
Джин откинулась на спинку дивана, сдаваясь.
— Сколько, по-твоему, стоит «Делла Роббиа»?
— Четыреста пятьдесят— пятьсот. Но запомни, — сказал ей Морис, — я хочу, чтобы ты даже и не думала о деньгах. Ты поняла?
Ла Брава слушал. Морис заговорил как человек, располагающий средствами, причем немалыми.
Он проводил ее до комнаты.
— Как насчет стаканчика на ночь? — предложила она. — Или чего другого?
Тоже реплика из фильма?
Было что-то такое в ее интонации, в едва уловимом движении глаз. Как разобраться, что в ней настоящее, а что — из кино?
И все же она застала его врасплох. Они сидели рядом на покрытой чехлом софе, держали в руках стаканы — просто чтобы занять руки, пока не придет время их отставить, — и вдруг она тихо, почти жалобно попросила:
— Скажи мне, что для старушки я еще очень даже ничего, и я буду любить тебя вечно.
Он ответил— автоматически, его так воспитали, что поддакивать даме стало условным рефлексом:
— Да ладно, чего там, ты же всего на два-три года меня старше.
Глядя ему прямо в глаза, она сказала:
— Джо, мне сорок шесть лет, и с этим не поспоришь.
Быстро подсчитав в уме, он прикинул, что в «Некрологе» она должна была играть еще несовершеннолетней— в этом черном платье сговаривалась с Генри Сильвой, чтобы совместными усилиями затравить своего надоевшего супруга.
Но он отбросил вычисления, сказав себе: «У нее нет возраста. Она — Джин Шоу». Он вгляделся в ее лицо, в небольшие округлые припухлости под карими глазами— они-то и привлекали его больше всего. Если она продолжает играть роль, что в этом плохого? Будем играть. Может, он и сам бы стал актером, если б не отправился в Белтсвилл, штат Мэриленд, где научился обращаться с оружием и принес присягу защищать жизнь президента и других важных шишек вроде Боба Хоупа, малыша Сэмми Дэвиса, Фиделя Кастро…
— Джин! — позвал он.
Глаза ее затуманились немного печальным светом.
— Ты впервые произнес мое имя. Пожалуйста, повтори!
— Джин!
— Да, Джо?
— Ты должна быть очень осторожна.
— В самом деле?
— У меня есть предчувствие, что тебе грозит опасность.
— Ты это серьезно? — усомнилась она.
Да, он говорил серьезно— во всяком случае, пытался, но и его слова стали звучать как реплики из кинофильма.
— Джин! — сказал он. — Пошли в постель.
— Меня так просто не получишь, Джо, — возразила она. — Меня надо попросить.
Все это казалось игрой.
Глава 13
«У меня есть предчувствие, что тебе грозит опасность», — весь следующий день он будто слышал эхо этих слов.
Он выбрал верную интонацию, не сгущая краски, и он действитльно полагал, что Джин находится в опасности, и все же эти слова звучали как-то странно, неестественно, поскольку люди, постоянно подвергающиеся риску, так не говорят, они не употребляют само слово «опасность».
Он вспомнил парня, сбывавшего фальшивые двадцатки, как тот поднялся в федеральном суде, встал, держась рукой за горло — а судья знай себе стучал молоточком, — и сказал: