Ночь рвалась в клочья, вспыхивая криками боли и страха. Ночь убивала молча, душа боевые вопли редких защитников…

Воины в черном пришли не за добычей — в селении почти нечего было взять. Воины в черном принесли страх — чтобы оставить его здесь, чтобы прочие боялись увидеть сон про рвущуюся на лоскуты ночь и платили за возможность проснуться.

Что в твоем сне, воин?

Я не вижу снов.

Тогда проснись.

Зачем?

Чтобы уснуть снова…

Немхез не видел снов — служба отучила его от этого. Немхезу было уже за четыре дюжины — и он был отпущен на покой. Однако воинская привычка оставалась — и ночь не дарила ему снов.

Все еще не считающий себя старым рубака, опытный ветеран, которого долго не хотели отпускать, ценя умение и доблесть, — он проснулся рывком, выхватив себя из забытья, словно клинок из ножен…

Костер показал темному небу язык и рассыпался трескучим искристым смехом, на миг украшая темный свод парой сотен новых звезд. И рядом с Карающей Дланью на протяжении целого вдоха застыла еще одна рука — словно протянутая для пожатия. Но — мелькнула и пропала, сжавшись в кулак, бессильно опустившись вниз.

— И он проснулся и всех их победил? — спросил мальчишка лет пяти у рассказчика, чьими знакомыми ему с колыбели чертами сейчас играли отблески пламени, превращая лицо в забавную и жутковатую маску. — Ведь он мог? Да, дед?

Дед усмехнулся, и морщины, сплетаясь с тенями, изобразили на лице добрый десяток сменивших друг друга масок, каждая из которых была совершенно отлична от предыдущей и нисколько не похожа на следующую.

— Он мог. Но этого мало.

— Но ведь он победил?

— Потом… — На морщинистом лице сменилась еще дюжина масок.

— Потом победил?

— Потом доскажу. Отправляйся спать.

Мальчишка вздохнул. Хотелось дослушать — чуть ли не так же сильно, как хотелось спать. Тем более что дед после всех привычных сказок начал рассказывать про Право.

— Он ведь имел Право их победить? — уже согласившись с неизбежностью сна, спросил мальчик.

— Потом…

Старики всегда рассказывают детям о Праве. Чтобы знали. Потому что Право имеет каждый. И каждый может им воспользоваться. Как Немхез…

Никогда эту историю не рассказывают сразу до конца. Пусть думают о том, что будет потом. Пусть думают уже сейчас — потому что имеют на это право.

Пусть думают, что будет потом. Всегда думают. Это тяжело — иметь Право.

— Ты обещал рассказать, дед! Что потом? Он проснулся и всех их убил?

— А ты бы убил? Всех?

— Но ведь они убивали!

— Но ведь он — не они.

— Но он же имел Право!

Это так просто — когда имеешь Право. Ты можешь убить всех.

— Тебе сегодня в школу. Там тебе расскажут лучше.

— Но ведь там это расскажут другие! И не сразу — потом! Вон, старший брат уже год в школе — а молчит. Я, говорит, думаю, что тебе пока рано. Потом, говорит, может быть…

— Я расскажу. Сегодня. После школы.

— Ладно.

Наряду с грамматикой, математикой, риторикой, музыкой, физической подготовкой и богословием во всех школах есть отдельный курс — занятия по Праву. Это очень важно. И начинают с этой же истории, не дорассказанной старшими дома, — с истории про Немхеза, воспользовавшегося Правом.

Ночь убивала молча — но не тихо. Многие не хотели умирать, успев все-таки проснуться. Их крики и подбросили старого рубаку с кровати. Меч уже в руках — он заменит и одежду и броню.

Едва ли кто из воинов в рогатых шлемах мог бы выйти с ним один на один — и Немхез знал это. Да даже и дюжина…

Дверь, издав предсмертный вопль, рухнула внутрь, впуская ночь в дом. На голове ночи — перевернутый месяц, в руке — кусок темного небесного свода с Карающей Дланью, в другой — меч…

Рогатый не успел поднять клинок — и тихо опустился сам, заливая пол кровью из рассеченного горла. Но за ним шел еще один… И еще…

А потом безумная ночь разорвала с коротким свистом пленку, затягивающую узкое окно.

Стрела вошла под левую лопатку и выглянула из груди. Да так и остановилась, замерла, увидев очередной лоскут ночи, врывающийся в дверной проем.

— Право… — прохрипел рубака, опускаясь на колени перед надвигающейся тьмой.

И тьма испугалась — но не отступила, а ринулась вперед, надеясь успеть — заткнуть глотку хрипящему, порвать, дотянувшись хотя бы кончиком лезвия, не дать вылететь словам… Без замаха, без страха самому напороться на клинок, что все еще сжимают руки смертельно раненного врага — всего себя, как стрелу, кидает вперед воин в рогатом шлеме — и не успевает.