– - Сергей Павлович, -- сказал я, -- вы что-нибудь знаете об Александре Дмитриевиче?

– - Не больше, чем ты, -- сказал Жебелев, аккуратно складывая выглаженную рубашку.

– - А вы видели Никиту Максимовича или Евгению Валерьевну?

– - Женю видел вчера. К сожалению, ничего нового. Саша не возвращался и не подавал о себе никаких вестей.

Можно было уходить. Но я задал ещё вопрос:

– - Вы переезжаете?

– - Ухожу в отпуск, -- сказал Жебелев.
– - Пока в отпуск, а там поглядим.

Он положил в чемодан стопку рубашек.

– - Тогда я пойду, -- сказал я.

– - Хорошо, -- сказал он и тут же добавил: -- Хотя постой...

Я замер.

– - Иван, -- сказал он, -- возможно, мы с тобой больше не увидимся. Я решил перевестись на работу в Новоергинский архив.

Вот это была новость так новость!

– - Вы не вернётесь в институт?

– - Мне немного надоело преподавание.

– - Жалко, -- искренне сказал я.

Я вспомнил лекции Жебелева на первом курсе. Только они заставили меня поверить, что я выбрал правильный факультет.

Жебелев сел на диван, прямо на пиджак. Он вытянул из-под себя пиджак и бросил его в угол. Такого Жебелева я раньше не видел.

– - Иван, -- сказал Жебелев.
– - Я знаю о твоём разговоре с ректором. Я бы посоветовал тебе его послушаться. Интком в самом деле может повредить твоей учёбе. Лучше тебе бросить эту работу.

Я ничего не ответил. У меня не было слов. В горле у меня застрял какой-то густой горький комок.

– - В прошлый раз, -- сказал Жебелев, и голос его звучал глухо, -- всё началось с исчезновений. Люди исчезали, и больше их никто не видел. Теперь исчез Саша. Всё повторяется.

Я наконец проглотил комок и сказал:

– - Да когда это было!

– - Это было не так давно, как тебе думается, -- сказал Жебелев.
– - Я всё хорошо помню. Когда военные пришли к власти, мне было всего четыре года. А через две недели исчез мой отец. Его друг спросил, как он относится к новому режиму. Спросил, а потом донёс. Обо всех исчезновениях заводили дела, но никого не находили. Не находили даже мертвецов. Я видел эти дела. Это была хорошая полицейская работа. Инспектора полиции делали всё возможное, чтобы найти исчезнувших. Они звонили семьям исчезнувших и сообщали о каждом своём шаге. Они умоляли, чтобы родственники вспомнили что-то ещё об исчезнувшем. Какую-нибудь особую примету, упоминание какого-то места в разговоре. Они были так искренни. Когда военный режим пал и начались реформы, то открылись все архивы. Но и там не было никаких сведений. До сих пор не нашли даже братских могил. Генералы тщательно скрыли все следы. Исчезнувшие словно растворились.

Я думал о том, что же сделали с этим поколением. Что сделали с этими умными людьми, если они так боятся.

– - Потом всё изменилось, -- сказал я.

– - Нам тоже казалось, что всё изменилось, -- сказал Жебелев.
– - Реформы, интеграция! Молодые вожди оппозиции! А всех вождей победил один -- самый простой, самый незаметный. Первый помощник второго заместителя третьего письмоводителя. Когда он смотрел на Сашу, то его снедала зависть. Саша был первым человеком и в оппозиции, и в интеграционном движении. Он должен был стать президентом. Если бы он тогда захотел, он мог бы стать хоть императором. Но зависть придумала хитрый план с Туганским экспериментом. Только потом Саша осознал, что это была ловушка. Под предлогом эксперимента Сашу, по сути говоря, сослали в провинцию, отлучили от всех газет, отстранили от политики. Здесь его встретили с распростёртыми объятиями, но исподтишка всегда противодействовали. Через несколько лет о нём забыли. Главным и единственным вождём народа стал господин президент.

– - Но Туганский эксперимент был проведён, -- сказал я.
– - Кхандов приняли в институт, в гимназии...

Я не успел договорить, как уже понял, насколько слабы мои аргументы.

– - Он и Женю с собой привёз, -- сказал Жебелев как бы самому себе.
– - А ведь она была известная художница, выставлялась. Он увёз её в глушь и загубил талант. Загубил свой талант, загубил её талант. Загубил всех тех, кто верил в интеграцию. Он и тебя загубил, Иван.

– - Никто меня не загубил, -- сказал я.
– - А вы и Евгению Валерьевну оставите?

– - Ты забыл, Иван, что для тебя она -- просто Евгения.

– - А для вас?

Он посмотрел мне в лицо. Я не отводил глаза. Он опустил голову и сказал:

– - Для меня... Для меня она -- жена исчезнувшего друга. Может быть, погибшего друга...

Я разозлился. Он хотел, чтобы его пожалели. Я не хотел его жалеть.

– - А зачем вы всё это мне рассказываете? Не боитесь, что я тоже донесу? Даже не успеете уехать!

На лице Жебелева появилось нечто вроде злости. Тень злости. Он встал, несколькими рывками снял бабочку и собирался бросить её к пиджаку. Но понял, что это слишком, положил бабочку на диван и сказал:

– - Смеёшься надо мной? Над моей трусостью? Очень легко быть смелым, когда тебе двадцать лет. В двадцать лет кажется, что жизнь бесконечна, что ты неуязвим. Но если тебе так кажется, то это значит только одно: ты ещё мальчик, ребёнок, дитя...

– - Щенок, сопляк, -- продолжил я.
– - Скажите мне, что я -- сопляк!..

– - И что ты сделаешь?
– - спросил Жебелев.
– - Ударишь своего педагога?

Без бабочки он выглядел нелепо, растрёпанно. Я развернулся и пошёл к входной двери. Жебелев нагнал меня. Он дрожащими руками что-то совал мне в ладонь. Что-то маленькое, прохладное, с острыми гранями. Я раскрыл ладонь. Сначала я подумал, что это кусок льда. Это был кристалл размером с полмизинца, похожий на карандашик.