Чем платить?..

— Сбегу, — сказал из темноты хриплый голос, и сидящие рядом не сразу догадались; говорил некто иной, как Бнил. Тем более странно: ведь есть у Бнила и жена, и сын (почти уж десять годков исполнилось парню), и дом хороший, и скотинка — куда уж бежать? — оседлый человек.

Кто-то — кажется, старый Герин — так ему и сказал.

Бнил помолчал, а потом отрезал:

— Надобно бежать. Что толку ждать, пока королевские Грабители пожалуют?

— Не хочешь Грабителей, с Губителями свидишься, — заметили на другом краю бревна.

— Даст Бог — уберегусь да семью уберегу, а нет… На все воля Распятого.

Замолчали.

Далеко внизу на дороге родился звук; сперва неузнанный, он приближался.

Кто-то вздохнул:

— Всадники.

Не к добру это, ох, не к добру, когда поздней ночью по дороге в город скачут конные! Особенно ежели их всего двое.

Но с другой стороны — едут не торопясь. Значит, не гонцы. Кто тогда? Неужто путники, рискнувшие добираться до Зенхарда в таких потемках? Отчего ж без факелов, без фонарей?

Сельчане зашевелились — одни торопились вернуться в хибарки, подальше от необычностей, иные, наоборот, уходить не спешили. Кто-то вынес маленькую лучину, поставил у ног, а сам сел рядом: так и есть, Юзен — все ему неймется. Ох, добалуется парень! Ростом вымахал выше отца, а никак не остепенится: девок тискает по углам, в город ходит. И ведь не то чтобы шалопай какой, всю засуху исправно батьке помогал, ведра да бадейки натерли мозоли на ладонях, а вот выпал случай — снова чудит. Нужна здесь сейчас его лучина, как мухе — жаба!

Всадники приближались. Уже можно было различить негромкое фырканье лошадей, звяканье сбруи. Потом из тьмы, клубящейся понизу дороги, возникли два силуэта — возникли и вплыли в слабое мерцание лучины: усталые, запыленные, вспотевшие.

Главным явно был тот, что повыше и посветлее кожей, — господин в летах, со слабой инеистой сединой и каменным взглядом. Он осадил коня, и пламя на миг выхватило из тьмы его руки и лицо, неожиданно гладкие, без единого шрама.

А странно: в наши-то времена — и без шрамов.

Высокий внимательно оглядел смердов, сидевших по обе стороны дороги. В замершей тишине фыркнул конь и устало стукнул копытом.

Гладкокожий обернулся к спутнику — низенькому, мощного телосложения загорелому мужчине средних лет — тот держался чуть позади и ждал.

Взлетели в мутный ночной воздух две руки, кружась в танце, словно влюбленные мотыльки… или сражающиеся соколы — не понять. Однако же смуглокожий понял, кивнул и повернулся к Юзену:

— Парень, далеко до Зенхарда?

— Нет, господин. Только ворота там закрыты и до утра их не откроют.

Сельчане удивленно уставились на парня: чего учудил! Разве ж кто в здравом уме станет говорить такое высоким господам? Это их дело, а мешаться туда смерду без надобности.

Снова взлетели в воздух руки, замелькали, забились ранеными птицами.

— Господин благодарит тебя, парень, — снисходительно молвил смуглокожий всадник. — Как нам добраться туда?

— Прямо по дороге. — Юзен махнул в темень. — А желаете — провожу.

— Не нужно, — ответил конный. Потом взглянул на пляску пальцев своего спутника, передумал: — Ладно, проводи.

Парень поднялся с бревна, поклонился. И побежал вперед по дороге, а за ним поехали всадники.

Лучина, предусмотрительно погашенная Юзеном, медленно остывала в душной ночи.

* * *

Бежать по темной пыльной дороге было тяжело, но Юзен надеялся на вознаграждение. В отличие от своих менее догадливых односельчан он сразу смекнул, что щедрость неведомых всадников может спасти его семью от разорения. А заодно поможет пробраться в город, который сейчас манил парня, словно кота — свежая рыбка. До сих пор-то отлучиться из дому не было возможности, а теперь она, возможность, появилась, и упускать ее Юзен не собирался. Потому и бежал, глотая на вдохе пыль, вглядываясь с надеждой в смутный горизонт: скоро ли город, долго ли еще?

Город вырос из-за очередного поворота — шумный, яркий, наполненный тенями и звуками праздника. Ворота были надежно заперты; на боковых башенках тускло мерцали факелы да гремела лихая песня, прерываемая чмоканьем и хриплым смехом. Стражники гуляли.

Смуглокожий подъехал к оббитой железом створке ворот и заколотил в нее рукоятью плетки. Звук получился гулким, как набат; в итоге песня в башенке окончательно оборвалась, и хриплый голос проорал:

— Кому там неймется?! Еще один удар — и я спущусь, чтобы самолично надрать тебе задницу!