* * *

Еще дальше от схемы богатырской сказки оказывается двенадцатая таблица эпоса о Гильгамеше. Сюжет ее таков. По просьбе богини Инанны Гильгамеш изгоняет из дерева хулуппу демонов и делает из этого дерева ложе для Инанны, а из остатков – волшебный барабан и палочки, под звук которых всё мужское население Урука беспрестанно пляшет. Жены проклинают эти "гусли-самогуды", и чудесный барабан и палочки проваливаются в преисподнюю. Вместо Гильгамеша за ними спускается Энкиду, он нарушает запреты поведения живых в царстве мертвых и гибнет; однако дух умершего Энкиду поднимается к Гильгамешу и повествует ему о различных формах пребывания в преисподней. Как видим, здесь спутник играет настолько большую роль, что подменяет собой героя, а матримониальная ситуация предстает в обращенном виде – жены спасают своих мужей в Среднем, а не в Нижнем мире.

В предыдущих главах мы рассматривали сказание о Гильгамеше в одном ряду со стадиально близким ему эпосом индейцев киче "Пополь Вух". Мы не станем разъединять их и здесь, однако перед тем, как анализировать "Книгу народа", мы выйдем за пределы сказаний о героях и рассмотрим шумерский миф о богах – "Рождение Сина, бога Луны".

Содержание мифа вкратце следующее. Бог Энлиль осужден богами за насилие над юной богиней Нинлиль и должен отправиться в изгнание в преисподнюю. Нинлиль, беременная их сыном Сином, следует за Энлилем. Это грозит нарушением миропорядка – бог Луны останется в преисподней! – поэтому Энлилю приходится прибегать к ряду магических уловок, благодаря которым в преисподней родятся три бога, которые станут выкупом за Энлиля, Нинлиль и Сина [Крамер. С. 98-101]. Хотя фабула этого мифа не слишком похожа на рассмотренные эпические тексты (что неудивительно), структура данного сказания нам хорошо знакома. Мы легко распознаём и матримониальную ситуацию, и основных персонажей: собрание богов в роди изгоняющего, Нинлиль как героиню, имеющую черты пассивной спасительницы (чтобы выбраться из преисподней, Энлиль должен принять обличья стражей мира мертвых и в таком виде трижды оплодотворить Нинлиль), наконец, Син с некоторой натяжкой может быть рассмотрен как спутник. Поскольку помощь Нинлиль мужу скорее косвенна, то можно сказать, что Энлиль выбирается самостоятельно, то есть мы видим реализацию позднеэпической модели (несмотря на архаику!).

Мы рассмотрели этот миф, поскольку в нем затронута проблема "отцов и детей", на которой строится вторая часть "Пополь Вух". Основное различие между шумерским и индейским сюжетом – в том, что действия Энлиля направлены на спасение себя, а также жены и сына, а Хун-Ахпу и Шбаланке действуют исключительно альтруистически – ради спасения своих отцов. В индейском сказании совершенно отсутствует персонаж, являющийся причиной заточения, – Хун-Хун-Ахпу и Вукуб-Хун-Ахпу спускаются в Шибальбу на роковой для них матч добровольно. Героиня – Шкик – в общих чертах соответствует тому, что предписывает ей сюжетное амплуа: хотя она не пользуется подземным ходом, однако она способна подняться в Средний мир (будучи беременной главными героями). Обращает на себя внимание такая деталь (которая встретилась нам только в шумерском мифе и в "Пополь Вух"), как соитие в преисподней, служащее способом спасения, – в обоих случаях в результате рождаются те, благодаря кому заточенные герои смогут выбраться наверх (в шумерском мифе Нинлиль рождает трех подземных богов, в эпосе киче – Шкик рождает Хун-Ахпу и Шбаланке). Что же касается образа спутника, то здесь (как и в двенадцатой таблице "Гильгамеша") он разработан настолько, что оказывается главным героем, – вторая часть "Пополь Вух" посвящена приключениям Хун-Ахпу и Шбаланке, которые по отношению к своим отцам играют роль спутника-спасителя.

Как видим, шумерские мифы и эпос киче находятся в одинаковой оппозиции к схеме, сформулированной на материале, по преимуществу, архаических азиатских сказаний. Обращает на себя внимание, что и шумерские, и индейские тексты являются письменными памятниками высоких цивилизаций, сохранивших, однако, достаточно архаичные эпические структуры.

* * *

Слегка коснемся африканских сказаний. Самый яркий пример – герой народа суахили Лионго Фумо, заточенный в подземной темнице жителями города Шанга. Спасен он был следующим образом: рабыня носила ему еду, а он непрестанно пел песни, смысл которых понимала только она и его мать, и именно такой песней он попросил их принести ему напильники в большом пресном хлебе. Затем горожане захотели убить Лионго, а он, заявив, что он хочет с ними попрощаться, велел раздать им музыкальные инструменты и научил, как играть. Пока они играли и пели, он перепилил свои оковы и бежал, убивая всех, кто попадался ему на пути. [Котляр. 1996. С. 277-281].

Как видим, здесь фигурируют две женщины-спасительницы, хотя матримониальная ситуация отсутствует, так что этот сюжет можно считать реализацией сказочно-архаичной модели. Однако особое значение для нас имеют обстоятельства побега Лионго – его пение и игра горожан на музыкальных инструментах. Несмотря на рациональное объяснение этого, мы обнаруживаем здесь воспроизведение мифологемы "Музыка как открытие врат потустороннего мира" [Баркова А.Л. Мифология. С. 18-19, 32]. Мы вспомним об этом африканском "концерте" при рассмотрении заточения Гуннара в змеином рву.

* * *

Наш анализ мотива "герой в подземелье" в западноевропейском эпосе мы начнем с "Калевалы". До сих пор в настоящей работе этот эпос не фигурировал, и тому есть очевидное объяснение: общеизвестно, что проблематика "Калевалы" не воинская, а магическая [Мелетинский. 1969. С. 95 и след.]; как мы писали ранее [Баркова. "Калевала": слово заменяет действие. С. 3-5]; [Баркова. Калевала. С. 219-220], ряд рун вообще фактически лишен действия, поскольку в центре внимания и сказителей, и слушателей находится знание "о вещей происхожденьи". Всё это приводит к тому, что в "Калевале" почти нет сражений и, следовательно, невозможно соперничество или взаимовыручка главного и младшего героя. Однако мотив "герой в подземелье" в карело-финском эпосе присутствует.

Следствием "невоинственности" финского эпоса будет выход на первый план матримониальной ситуации (подчеркнем, что это следствие именно "невоинственности", а не архаики) – речь идет о третьем, решающем испытании Лемминкяйнена, сватающего дочь иномирной хозяйки. Героя посылают добыть лебедь, плавающую в потоке, который отделяет Маналу (мир смерти) от остальных миров. Там героя убивает колдун, рассекает его тело и сбрасывает в поток. Узнав о смерти Лемминкяйнена, его матушка спешит на помощь, собирает куски его тела и, после долгих трудов, оживляет.

Этот пример очень близок схеме, обрисованной в статье С.Ю. Неклюдова, – мы видим смерть и воскресение во время выполнения трудных задач тестя (здесь – тещи); достаточно четко выражен первый тип персонажа – теща и колдун-губитель, несколько сложнее с третьим – с одной стороны это матушка-спасительница, с другой – находящаяся на периферии повествования несостоявшаяся невеста героя. Образ спутника отсутствует и здесь. В целом это сказание является реализацией сказочно-архаической модели.

Анализируя финское сказание, мы заметили, что причиной хорошей сохранности мотива "герой в подземелье" является "невоинственность" эпоса, а не его архаичность. Чтобы подтвердить это, рассмотрим эддические тексты, степень архаичности которых достаточно велика (это, пожалуй, самый архаичный после "Калевалы" эпос в Европе), однако и степень воинственности – тоже.