Выступая перед думными боярами вскоре после убийства Лжедмитрия (май 1606 г.), польские королевские послы, заявили, что в начале ноября «в Путивль прибыл с донскими казаками Петр Федорович, Недвядко по фамилии, который назвался сыном покойного царя Федора Ивановича». К нему пристали все северяне и вышеупомянутый Болотников «с небольшим отрядом войска». [69] Это заявление позволяет предположить, что человек, выдававший себя за Петра, мог быть ставленником иезуитов; после пленения в 1607 г. он выдал следствию свою биографию-легенду.

Вернемся, однако, к повествованию.

Весной 1606 г. несколько тысяч казаков сначала направились в Астрахань, а затем поднялись вверх по Волге до Самары, занимаясь по пути заурядным разбоем. В Самаре к Лжепетру от Лжедмитрия прибыл гонец с повелением «племяннику» идти к Москве «наспех», и тот послушался. Если Лжепетр действительно был ставленником иезуитов и рассчитывал на то, что «московский царь» подтвердит «истинность» его рождения от Михаила Федоровича, то тогда его появление в Москве усиливало позиции Лжедмитрия в столице. Возможно также, что Лжедмитрий надеялся устранить соперника позже.

Нельзя исключить и то, что появление Лжепетра было частью боярского плана свержения Лжедмитрия и что большую роль в этом сыграли те силы, которые хотели отвлечь внимание «царя» от процессов, происходивших в придворной среде. А отвлечь можно было в первую очередь «военными играми», которые, по свидетельству современников, самозванец любил и, участвуя в них, вел себя как простой ландскнехт.

Зимой 1605/06 гг. в подмосковном селе Большие Вяземы для потехи «царя» построили ледяную крепость, оборону в которой держали московские бояре, а Лжедмитрий с поляками и своими телохранителями должен был брать ее приступом.

«Оружием с обеих сторон должны были быть только снежки. <…> Воспользовавшись удобным случаем, немцы примешали к снегу другие твердые вещества и насажали русским синяков под глазами». [70]

После штурма к самозванцу подошел один из бояр, «предостерег его и сказал, чтобы он эту игру прекратил, ибо многие бояре и князья очень злы на немцев <…> и чтобы он помнил, что среди них много изменников и что у каждого князя и боярина есть длинный острый нож, тогда как он и его немцы сняли с себя верхнее и нижнее оружие и нападают только со снежками, ведь легко может случиться большое несчастье». [71]

К весне 1606 г. личная охрана самозванца была несколько усилена:

«В январе он назначил трех капитанов. Первый – француз, чисто говоривший по-немецки, – был благочестивым и рассудительным человеком, звали его Яков Маржерет, и у него под началом было 100 копейщиков. <…> Второго капитана, лифляндца из Курляндии, звали Матвей Кнутсон, ему были вверены 100 алебардников. <…> Третий капитан был шотландец, по имени Альберт Вандтман, но его обычно звали паном Скотницким, так как он долго жил в Польше. У него также было 100 алебардников. <…> Одна половина этой стражи должна была оберегать царя одни сутки, а другая половина – следующие сутки. Это вызвало большое недовольство, особенно среди московских вельмож, говоривших между собою: „Смотрите, наш государь уже теперь показывает этой стражей, что он и сейчас не хочет на нас смотреть, а что еще будет, когда приедет польская панна со столькими поляками, немцами и казаками“». [72]

При выездах царя сопровождала польская рота во главе с ротмистром Матвеем Домарацким (Доморацким).

Телохранители получали значительное денежное жалованье и поместья.

Русскими советниками Лжедмитрия являлись Б. Бельский и П. Басманов, польскими – братья Я. и С. Бучинские. Охрану Кремля несли стрельцы Стремянного полка.

Главным недостатком охраны самозванца следует считать слабую организацию разведки и контрразведки и, как следствие, отсутствие достоверной оперативной информации о замыслах и планах многочисленных политических противников.

Второго мая 1606 г., во время въезда в Москву Марины Мнишек, Лжедмитрий инкогнито находился в толпе с минимальной охраной во главе с Басмановым. Всего же на свадьбу «царя московского» прибыло от двух до шести тысяч иностранцев (в основном из Речи Посполитой), среди которых, по данным митрополита Макария, были пять иезуитов.

Некоторые историки объясняют пренебрежение мерами личной безопасности со стороны Лжедмитрия его уверенностью в своем царственном происхождении, он не слушал предупреждения бояр о безрассудности такого поведения. Вероятно, самозванец слишком уверовал в провидение Господне, защищающее его от любых невзгод и измен.

Но возможен и другой вариант, при котором мнимая «беспечность» служила дымовой завесой для маскировки истинных планов, которые должны были реализоваться вскоре после свадьбы.

Свадьба Лжедмитрия и Марины Мнишек состоялась 8 мая 1606 г., венчал, миропомазал и причастил новобрачных лжепатриарх Игнатий. При Марине находился в соборе ее духовник иезуит Савицкий, а иезуит Черниковский снова произнес речь на латыни.

«И вот в первые же дни после своего брака самозванец решился приступить к осуществлению своего намерения. „Пора мне, – говорил он 16 мая князю Константину Вишневецкому в присутствии двух своих секретарей, братьев Бучинских, – промышлять о своем деле, чтобы государство свое утвердить и веру костела Римского распространить. А начать нужно с того, чтобы побить бояр; если не побить бояр, то мне самому быть от них убиту, но лишь только побью бояр, тогда что хочу сделаю“. Когда ему заметили, что за бояр русские станут всею землею, самозванец отвечал: „У меня все обдумано. Я велел вывезти за город все пушки, будто для воинской потехи, и дал наказ, чтобы в следующее воскресенье, 18 мая, выехали туда будто бы смотреть стрельбу все поляки и литовцы в полном вооружении, а сам выеду со всеми боярами и дворянами, которые будут без оружия. И как только начнут стрелять из пушек, тотчас поляки и литовцы ударят на бояр и перебьют их; я даже назначил, кому кого убить из бояр“. Указав затем на некоторые прежние свои действия, весьма смелые, но имевшие успех, Лжедимитрий утверждал, что вполне надеется успеть и теперь, и в заключение с клятвою произнес: „В следующее воскресенье, 18 мая, непременно побить на стрельбе всех бояр, и дворян лучших, и детей боярских, и голов, и сотников, и стрельцов, и черных людей, которые станут за них. А совершив то, я тотчас велю ставить римские костелы, в церквах же русских петь не велю и совершу все, на чем присягал папе, и кардиналам, и арцибискупам, и бискупам, и как написал под клятвою в записи своей (сандомирскому) воеводе“». [73]