«Алиса у нас полевой цветок», – сказал однажды отец. Цветок в цветастых юбках, с косой-колосом до колен. Алиса надеялась, что он прав. Может, мама ошиблась, и на самом деле Алисе не нужно быть таким сложным существом с целыми четырьмя конечностями? Порой она думала, как хорошо было бы укорениться в земле и на этот раз вырасти чем-нибудь получше – скажем, одуванчиком, дубом или грецким орехом, который никому не удастся расколоть. Но мама строго сказала (она часто говорила строго), что Алиса должна быть девочкой, поэтому одуванчика из нее не вышло.

Мама Алисе не очень нравилась. На взгляд девочки, она была чересчур старой и странной. Еще Алисе не нравилось, как мама переживает из-за стен и дверей – и денег, которые ее там удерживают. Но Алиса любила маму, насколько способны любить дети. Мама была теплой и мягкой и часто улыбалась, глядя на нее. Злилась и плакала – тоже, но это Алису не волновало.

Девочка крепче перехватила корзину и пустилась в пляс под слышную ей одной мелодию. Пальцы ног взбивали придорожную пыль, и на земле Алису удерживала только коса, слишком тяжелая для ее головы. Звонкие браслеты так и гуляли от локтей до запястий, выводя собственную нехитрую песенку. Алиса закрыла глаза. Она знала этот танец наизусть; его движения жили у нее в костях, подталкивали изнутри руки и ноги и заставляли бедра вращаться с чувственностью, которой не смог бы научить и самый лучший учитель.

Это был ее главный талант, дар – и подарок Ференвуду. Ее шанс на великое будущее. Она оттачивала этот танец годами и знала, что ее усилия не пропадут впустую.

Знала, что…

– Эй, ты! Что ты делаешь?

Алиса вздрогнула. Кто-то запнулся и упал – но девочка не сразу сообразила, что это она сама. Юбки сбились в ком, браслеты испуганно примолкли, из воздуха испарилась последняя капля светливня. Алиса ужасно, кошмарно опаздывала. Мама будет вне себя.

– Эй! – позвал тот же голос. – Что ты…

Алиса подобрала юбки и принялась шарить в темноте в поисках корзины. Внутри глухо ворочалась паника. «Никогда не разговаривай с незнакомцами, – множество раз твердила ей мать. – Особенно с мужчинами. Если тебе страшно, не время думать о приличиях. Если тебе страшно, ты не обязана быть вежливой. Поняла?»

Алиса кивала.

Но сейчас мамы тут не было – и Алиса не знала, почему ей так отчаянно страшно. Зато точно знала, что не обязана быть вежливой.

Незнакомец подошел ближе. Теперь Алиса видела, что это не мужчина – скорее уж мальчик. Алисе очень хотелось рявкнуть, чтобы он проваливал, но благоразумный голосок у нее в голове нашептывал, что лучше молчать. Если тебя не слышно, то, может быть, и не видно. А вот если она закричит, то наверняка выдаст себя.

В итоге желание Алисы остаться незамеченной сбылось – но не совсем так, как она рассчитывала.

Солнце уже зашло, а луна все не торопилась прийти ему на смену. Вокруг густилась непроглядная тьма. Алисе никак не удавалось разглядеть или нащупать корзину.

Она волновалась все сильнее.

В одну секунду она поняла все о тревогах – и пообещала себе больше никогда не злиться на маму, которая не тревожилась, кажется, только во сне. Страх оказался очень неприятной штукой – а еще он будто засасывал в себя минуты. Теперь стало ясно, почему у мамы вечно не находится времени помыть посуду.

– Это случаем не твое?

Алиса резко выпрямилась – и почти уткнулась носом в чью-то грудь. В этой груди билось сердце. Алиса слышала шепот и стрекот крови, ее жаркое журчание и мелодичные переливы. «Не отвлекайся, – приказала она себе. – Мама разозлится».

Но…

Что это было за сердце!

Какая симфония звучала внутри этого мальчика!

Алиса судорожно вздохнула.

А затем он коснулся ее руки – и у нее не осталось другого выхода, кроме как его стукнуть. Браслеты воинственно зазвенели. Незнакомец отшатнулся от удара, Алиса закричала, вырвала у него корзину и опрометью кинулась домой – задыхаясь, почти не разбирая дороги и лишь в глубине души радуясь, что луна наконец-то решила осветить ее путь.

Разумеется, мама и слушать не стала ее оправданий. Честно говоря, она так разозлилась, что почти ударила дочь по руке. Она не дала Алисе ни малейшей возможности объяснить, почему ее юбки в грязи, корзина сломана (на самом деле совсем чуть-чуть), а в волосах полно травы. Вместо этого она сделала страшное лицо, указала дочери на ее место за столом и заявила, что, если Алиса еще хоть раз опоздает, она сошьет ей пальцы вместе.

Ну конечно.

Мама вечно чем-то угрожала дочери. От этого у нее улучшалось настроение, а вот Алиса начинала скучать. Обычно она пропускала все угрозы мимо ушей («Если ты немедленно не доешь свой завтрак, я превращу тебя в слона!» – пообещала ей мама однажды, и девочка даже воодушевилась), но как-то раз мама пригрозила превратить ее в мальчика. Алиса так перепугалась, что целую неделю нигде не пачкалась и вообще вела себя до неприличия прилично. С тех пор она частенько раздумывала, были ее братья мальчиками с самого начала – или просто так разозлили маму, что их постигло это ужасное наказание.

Мама бережно распаковала принесенную Алисой корзину. Похоже, та волновала ее куда больше дочери и трех сыновей, которые молча ждали начала трапезы за стареньким столом. Алиса провела ладонями по гладким доскам. Годы усердной кухонной службы отполировали их почти до зеркального блеска. Стол этот сделал папа, и Алисе нравилось понарошку вспоминать, как он его мастерил. Конечно, на самом деле помнить она ничего не могла: стол был старше самой Алисы.

Девочка взглянула на папин стул – пустой, как и всегда, – и опустила голову на скрещенные руки. За эти годы печаль подточила ее кости, и от воспоминаний они принимались ныть, точно от сквозняка. Снова подняв глаза, Алиса увидела три маленькие фигурки, которые едва виднелись над столешницей. Братья смотрели на нее с таким предвкушением, будто она могла превратить их жилетки в конфетки, а рубашки – в промокашки. Пожалуй, в другой день Алиса действительно попробовала бы, но мама и без того на нее злилась, а девочке не хотелось снова ночевать со свиньями.