Рябинин присматривался к семье. И уж твёрдо знал, что запретил бы вступать в брак эгоистам: они создавали не семьи — они образовывали молчаливые общежития.

— Здравствуйте…

Она робко помялась у двери.

— Здравствуйте-здравствуйте. Присядьте, пожалуйста. — Рябинин ладонью разгладил последнее письмо, чтобы она его видела. — Вот сижу и размышляю о семье…

— О-о нашей? — певуче окнула она.

— Нет, вообще. Хочу придумать определение. Например, такое: семья — это союз двух людей для приобретения материальных благ.

— Глупость, — сердито откликнулась она.

— А по-вашему как?

— Семья — это союз двух людей, заключённый для любви.

— Из-за любви, — уточнил Рябинин.

— Нет-нет, именно для любви.

На миг она повернула голову, поправляя воротник кофты, и Рябинину захотелось глянуть ей за спину и посмотреть, чем скреплены её волосы; ему показалось, что чёрной резиночкой, какими в овощных магазинах стягивали полиэтиленовые мешочки с кислой капустой.

— А я знаю ещё одно определение, — сообщил Рябинин. — Семья — это любовь двух совместимых людей.

Слово «совместимых» он выделил, чуть повысив голос.

— Разве могут полюбить друг друга несовместимые? — тихо спросила она, теряя какую-то убеждённость, которая только что была.

— Могут. Отсюда и все семейные трагедии…

— Что же таким делать?

Откуда он знает. Но люди полагали, что следователь знать обязан. Уж если ты взялся разбираться в человеческих судьбах, то изволь о человеке знать всё. Иначе не берись. Но всего Рябинин не знал.

— Не знаю. — Он помолчал и неуверенно добавил: — Возможно, искать совмещения…

Она смотрела в окно — обычное место, куда смотрели вызванные, когда их мысли убегали из этого кабинетика. Рябинин не мешал, поглаживая письмо и бросая взгляды на её лицо. Теперь, когда на него падал широкий свет и не ложилась опасливая мысль, как бы не проговориться следователю, оно показалось ему даже красивым. Возможно, и грусть красит женщину.

— Ничто не проходит даром, — заметил Рябинин.

Она перевела взгляд на него, ожидая продолжения — значит, не поняла.

— Возможно, эти письма и помогут, — добавил он.

Теперь поняла. Из-за ушей на щёки ринулась краска, заливая смугловатую кожу, дошла до глаз, которые тоже отозвались на неё мокрым блеском.

— На анонимщика мы устроили засаду, — улыбнулся Рябинин.

— Думаете, он придёт? — улыбнулась и она.

— Должен прийти.

— И тогда арестуете?

— Попробуем.

— Но он молодой, может убежать…

— Наверняка может, — согласился Рябинин.

— И что тогда?

— Он на вас обидится.

— И пришлёт мне последнее письмо…

Рябинин кивнул. Она встала и легко, как перелетела, оказалась у двери, безвольно вжавшись в неё узкой спиной. Она стояла, чего-то выжидая.

Рябинин не понял, какая сила подняла его — не думал вставать и не собирался. Он подошёл к ней почти вплотную, сразу ощутив запах, филармонический. «Быть может»…

Так же не собираясь, он поднял руку и тихонько погладил её по плечу. Внизу горячие пальцы ответно коснулись его левой руки. И она тут же пропала из кабинета, так быстро, словно дверь и не открывалась…

Виктор Капличников слегка покачивался от радости. От жаркого, перемятого каблуками асфальта; от тихого горячего ветерка, в котором духов, казалось, больше, чем кислорода; от встречных огоньков, мельтешивших в густо-синих улицах; от встречной девушки в брючном костюме… Радость была всюду. Но шла она из внутреннего кармана пиджака. Там лежал жёсткий типографский прямоугольник свежего диплома. Капличникову хотелось зайти в какую-нибудь парадную. И ещё раз впиться в него глазами. Но он терпел, да в парадной и помешали бы. Два часа назад у Виктора было среднее образование, а теперь высшее. Два часа назад он был токарь, а теперь инженер.