– Послушайте, я говорил с матерью, а мать сказала отцу.

– Ну, и что же?

– Я хорошо сделал, не правда ли?

– Это меня не касается; то, что вы сделали, вы это сделали для себя.

– Вы меня не любите?

– Нет.

– А я люблю вас как безумный.

– Тем хуже для вас, – говорю я, улыбаясь и оставляя в его руках свои руки.

– Нет, послушайте, будем говорить серьезно; вы никогда не хотите быть серьезной… Я вас люблю! Я говорил с матерью. Будьте моей женой, – говорил он.

«Наконец-то!» – воскликнула я внутренне, но я ничего не ответила ему.

– Ну, что же? – спросил он.

– Хорошо, – ответила я, улыбаясь.

– Знаете, – сказал он, ободрившись, – надо будет кого-нибудь посвятить во все это.

– Как?

– Да, я сам не могу устроить все это, нужно, чтобы кто-нибудь взял это на себя, какой-нибудь человек – почтенный, серьезный, который поговорил бы об этом с отцом – словом, устроил бы все это. Кто бы например?

– Висконти, – говорю я, смеясь.

– Да, – отвечает он совершенно серьезно. – Я и сам думал о Висконти, это именно такой человек, какой нужен. Он так стар, что только и пригоден для роли Меркурия… Только, – сказал он, – я не богат, вовсе не богат. О, я согласился бы быть горбатым, чтобы только обладать миллионами.

– Вы этим ничего не выиграли бы в моих глазах.

– О! О! О!

– Мне кажется, что это, наконец, обидно, – говорю я, поднимаясь с места.

– Да нет, я не говорю о вас, вы – вы исключение.

– Ну, так и не говорите мне о деньгах.

– Боже мой! Какая вы, право… Никогда нельзя понять, чего хотите… Согласитесь, согласитесь быть моей женой.

Он хотел поцеловать мою руку, но я подставила ему крест моих четок, который он поцеловал; потом, поднимая голову, сказал:

– Как вы религиозны!

– А вы, вы ни во что не верите?

– Я, я вас люблю. Любите вы меня?

– Я не говорю таких вещей.

– Ну, ради Бога, дайте это как-нибудь понять мне, по крайней мере. После минутного колебания я протянула ему руку.

– Вы согласны?

– Отчасти, – говорю я, вставая, – вы знаете, ведь у меня еще есть дедушка и отец, которые будут иметь очень много против католического брака.

– Ах! Еще это!

– Да, еще это!

Он взял меня за руку и посадил рядом с собой, против зеркала. Мы были очень хороши таким образом.

– Мы поручим это Висконти, – сказал А.

– Да.

– Это именно тот человек. Но так как мы еще очень молоды для брака, думаете ли вы, что мы будем счастливы?

– Прежде всего, еще нужно мое согласие.

– Разумеется. Ну, предположим, если вы согласитесь, будем ли мы счастливы?

– Если я соглашусь, могу поклясться, что не будет никого в мире счастливее вас.

– Ну, так мы женимся. Будьте моей женой.

Я улыбнулась.

– О! – воскликнул он, прыгая по комнате. – Как я буду счастлив, как это будет смешно, когда у нас будут дети!

– Вы с ума сошли!

– Да, от любви.

В эту минуту послышались голоса на лестнице; я спокойно села и стала ждать тетю, которая очень скоро вошла.

У меня точно большая тяжесть отлегла от сердца, я развеселилась, а А. был просто вне себя.

Я была спокойна, счастлива, но мне хотелось очень многое высказать и выслушать.

За исключением нашего помещения, весь нижний этаж отеля пустой. Вечером мы берем свечу и обходим все громадные покои, еще дышащие прежним величием итальянских дворцов, но тетя была с нами. Я не знала, как быть.

Мы останавливаемся более чем на полчаса в большой желтой зале, и Пьетро изображает кардинала, своего отца и своих братьев.

Тетя забавляется тем, что пишет А. разные глупости по-русски.

– Спишите это, – говорю я, взяв книгу и написав несколько слов на первой странице.

– Что?

– Читайте.

Я написала ему в восьми словах следующее:

«Уходите в двенадцать часов, поговорю с вами внизу».

– Поняли? – спрашиваю я, стирая.

– Да.

С этой минуты я почувствовала облегчение и была как-то странно возбуждена. А. каждую минуту оборачивался на часы, так что я боялась, как бы не поняли наконец причину этого. Как будто бы можно было отгадать! Только нечистая совесть способна мучить себя этими страхами. В двенадцать часов он встал и простился, крепко сжимая мне руку.