Ну и пусть!

Рядом с ней был надёжный проводник-киргиз Карим, встреченный ещё осенью под Яркендом и следовавший за ними всюду. Карим был молод, хорошо стрелял и жизнь готов был положить за «Орыс-бека», как он называл Штольмана, и его «Кыз-лын» - девушку-жеребёнка. Был он, к тому же, поэтом, и постоянно воспевал что-то своё, бренча на киргиз-кайсацком инструменте вроде балалайки с двумя струнами.

Вечную признательность Карима Штольманы заслужили тем, что спасли парня от грабителей караванов. Просто встал у тропы, которой они ехали, дух зарезанного старика-киргиза и скорбно указал в ущелье, видневшееся по левую руку. Яков сразу Анну сдал под охрану Кричевского, а сам отправился на разведку, хоронясь за камнями. Потом оттуда раздалось знакомое, начальственное, затонское:

– А ну, стой! Бросай оружие! Стрелять буду!

Кто-то всё же не послушал. Ударил ружейный выстрел, повергая Анну в ужас. Потом пять раз рявкнул штольмановский «бульдог», а потом вдруг снова – незнакомое ружьё. И всё стихло.

Анна сползла с седла и на негнущихся ногах побрела в ущелье, не замечая больше никаких духов, хоть они там толпой ходи! Но со Штольманом всё оказалось в порядке. В порядке был и парень-киргиз лет двадцати – погонщик или пастух. Прочий караван, состоявший из пятерых взрослых мужчин, был перерезан ножами. И понятно было бы, когда бы у зарезанных было при себе много добра – так нет, просто небогатые мужики, ехавшие в Яркенд по своим делам. Впрочем, грабители уже никому не причинили бы вреда. Четверых уложил Штольман, а пятого – тот киргиз, в самое время добравшийся до ружья, когда у сыщика кончились патроны. Стрелял Карим из кремнёвого однозарядного мультука с подставкой из оленьего рога. Когда же ему предложили вооружиться двустволкой Кричевского, счастью его не было предела. Равно как и счастью этнографа, которого отныне избавили от необходимости стрелять и убивать людей. Даже гипотетической необходимости, поскольку больше никаких приключений с ними не случалось до самого Ки Гомпа.

А Кричевский от них отстал, соблазнившись собиранием сказаний о мирзе Мухаммад Хайдаре из племени Дулат, героически сражавшемся в Кашгарии. Карим же, как собачка, следовал за Орыс-беком, которого упрямо почитал большим русским начальником, и переубеждать его было бесполезно.

Сегодня он отсутствию Орыс-бека удивился, но поскольку отшельник-архат жил по ту сторону населённой долины, опасности особой не предвиделось, и парень расцвёл от того, что ему самому доверили сопровождать девушку-кулана. В резвости он ей не уступит.

Ехали в двуколке и болтали о пустяках. Карим по-русски говорил с невероятным акцентом, не разбираясь в родах и падежах, к тому же, вместо звука «в» на концах слов вставлял «п» - звучало на редкость забавно, но это была всё же родная русская речь, а её очень не хватало. Сегодня Анну не удовлетворили ни цитаты из Козьмы Пруткова, ни – тем более – то, что они наговорили друг другу после.

Обещанный отшельник оказался по виду вполне обычным буддийским ламой – лысым, безбородым коричневым стариком, замотанным по самые уши в шерстяную красную ткань. По-английски он говорил неплохо, так что Анне не составило труда объяснить ему, кто она такая, и чего хочет. Вообще, объясняться с людьми в Азии было значительно проще, чем с тем же Штольманом. Они никогда не подвергали сомнению существования духов и тонких астральных материй.

Лама отнёсся к её просьбе совершенно невозмутимо: не рассердился, не оскорбился. Показал несколько дыхательных упражнений, объяснил, как сосредоточить энергию, чтобы открылось другое зрение. У Анны сразу не получилось, словно что-то мешало внутри. Такое с ней было нечасто.

Лама посмотрел на неё немигающим взглядом узких глаз и сказал:

– Ты уже знаешь, как это. Просто боишься.

Ну да, Анна многого боялась. Но очень не любила это признавать. Особенно сегодня, когда признание косвенно подтвердило бы правоту Штольмана. А он сегодня не мог быть правым по определению! Просто потому, что не догнал и не поехал вместе с ней.

В своём гневе Анна как-то забыла, что сама так пожелала. Он всё равно был виноват.

Раздражение не утихало, «третий глаз» открываться не желал. Отшельник равнодушно сказал ей:

– Ничего не выйдет. Твой страх силён. Ты не сможешь с ним совладать.

– Что нужно, чтобы победить страх? – упрямо спросила Анна.

– Вспомнить то, что тебя пугает, - ответил ей старик.

Анна хотела возразить, что вспомнила бы, если бы могла, но сама не знает, что именно должна вспомнить, когда старик вдруг коснулся корявой, морщинистой рукой её лба в том самом месте, где должен был располагаться тот самый «третий глаз» - и она оказалась совсем в другом месте и в иное время…

***

Возвращение в действительность вышло не менее болезненным, чем свидание с духами. В солнечном сплетении опять мучительно заныло, но перед глазами снова была тёмная келья монаха, вырубленная в скале, а не запущенная зала брошенного затонского дома. Картина недавнего прошлого теперь помнилась очень отчётливо. Да, так оно и было. Несколько человек в чёрных плащах – и призрачный двойник при каждом. Жертвоприношение. Неожиданно ворвавшийся Штольман, расшвырявший людей и тени вокруг неё. Её даже удивило, что там, в своих воспоминаниях, она не сразу узнала его, заворожённая ярким протуберанцем пламени. Потом его бездыханного хотели убить, но она не дала. После этого их заперли в подвале, связав спина к спине. Что было дальше, она помнила всегда: их совместная отчаянная попытка спастись, его признание и его первый поцелуй!

Сейчас она понимала, что это был один из главных дней в её жизни. Но почему она забыла ровно половину? Пугающую половину – про тех людей и их призрачные тени.

Сами адепты её не пугали. Снаружи это были обычные мужчины, сами смертельно напуганные, до зубов вооружённые и очень опасные в своём страхе. Но кто были те – Другие? Особенно тот чёрный человек, который глянул на неё мёртвящим взглядом сквозь нелепую материальную оболочку Магистра.

– Что ты вспомнила? – спросил её старик.