Когда мы с вами стучим от сглаза, что мы с вами делаем? Мы эту самую округу мифа активируем. Мы возвращаемся ко времени творения нас из этого материала, и мы, таким образом, ускользаем мимо всяких злокозненных мыслей и сглаза. Поэтому мы с вами не думаем об этом. Что такое округа этого мифа, что такое архаика? Она вся в оболочке из поведенческих актов, сбросить их при всем хорошем воспитании и знании иностранных языков мы не сможем, дорогие мои.

Итак, наше тело расширяется до самых пределов, и оно возвращается к нам с морфемами благополучия, с ресурсами. На этом я хотел бы вас уже поблагодарить за внимание и завершить свое сообщение. Спасибо!

Генисаретский О.И.: Ян Вениаминович, а что Вы нам порекомендуете? Как себя вести в свете вышесказанного?

Чеснов Я.В.: Ну, я сказал, чтобы ваши намерения были благими, а дальше уже… Я несу ответственность, у меня есть табло, я профессионал своего дела.

Генисаретский О.И.: За достоверность рассказанного, безусловно. А я и не спрашиваю, я не сомневаюсь в достоверности, я спрашиваю, что нам делать с этой достоверностью?

Чеснов Я.В.: Это Ваше дело.

Генисаретский О.И.: Ну, все-таки, если у вас благие намерения, то Вы как-то предполагали, что эта пища, которая нам дана, будет как-то пережевана и съедена каким-то образом, ритуально грамотно. Можно, конечно, интерпретировать этот квадрат, как дыру, в которую надо заглядывать. Я готов даже собакой быть в этой ситуации. Но что делать-то? Это вопрос, я спрашиваю, посоветуйте, пожалуйста.

Чеснов Я.В.: Нет, ну вы ведущий. Я преступник, которому только задают вопросы. Как я могу программировать Ваши вопросы?

Овчинникова Т.Н.: Вы сказали, что парадигма, это умение в жизни все использовать и выворачивать, так сказать, наизнанку. Я хотела спросить: какие конкретные явления культуры отражают эту парадигму? И еще: разрабатывал ли кто такую парадигму сознательно? Я, например, могу проинтерпретировать, как в реальной человеческой жизни это можно делать.

Чеснов Я.В.: Спасибо, Таня, вопрос очень жуткий: кто умел это делать? Это умела делать одна великая женщина.

Овчинникова Т.Н.: Только одна?

Чеснов Я.В.: Одна, Ольга Михайловна Фрейденберг. Она удивительно это умела делать. Не буду больше говорить, читайте работу 1936-го года, «Мифология и литература древности», изданную в 1978 году. Она сделала ее под влиянием Николая Яковлевича Марра. Там показано, как это все выворачивается, как из преисподней, из погребального сооружения вырастает стол, за которым вы сидите. Вылезает, черт знает из чего. Римский погребальный саркофаг стал нашим сундуком.

Генисаретский О.И.: Давайте уточним, в книге рассказаны некоторые мифологемы, дан список, заимствованный из источников петербургским интеллигентом, двоюродной сестрой Пастернака.

Чеснов Я.В.: Пусть будет так.

Генисаретский О.И.: Что значит, что там «показано»? Вот Вы тоже в двух ролях выступаете: как этнограф, который изучает все «полевым» образом и источниками пользуется, и как блестящий рассказчик. И мы, конечно, находимся под магией вашего рассказа. Так Вы предлагаете нам в коммуникацию вступить с Вами, как с рассказчиком или как с этнографом, то есть ученым, который пользуется полевым научным методом?

Чеснов Я.В.: Олег Игоревич, я предлагаю Вам вступить в коммуникацию с Ольгой Михайловной.

Генисаретский О.И.: С Ольгой Михайловной? Я вообще-то не некромант.

Чеснов Я.В.: Нет, но Вы же коммуницируете с Аристотелем?

Генисаретский О.И.: В данном случае мы к Вам обращаемся: с Вами — как с кем?

Чеснов Я.В.: А я что? Я хочу сказать по поводу Ольги Михайловны Фрейденберг, которая это делала с высочайшим профессионализмом. Но почему-то этот профессионализм многие не переваривают до сих пор. Вспомним Сергея Сергеевича Аверинцева, светлая ему память. В начале 80-х годов я пришел в Институт мировой литературы. Мы были знакомы и толковали там. Сергей Сергеевич [Аверинцев] был, как вы знаете, какой-то светоч интеллигентности, воспитаннейший человек. И я ему задаю вопрос о менталитете и позициях Ольги Михайловны. И вдруг я не узнаю дражайшего Сергея Сергеевича, который весь возмущен, покраснел: «Черт знает что это! Не наука, а Бог знает что!». Я оторопел, и эта оторопь у меня до сих пор существует. Не переваривал он это. Он так и сказал: я, говорит, не умею с этим работать, с этой плазмой. С этой плазмой, с этой балаганной культурой, с этими контекстами он не хотел работать.

Овчинникова Т.Н.: Он был ученым, поэтому и не мог.

Чеснов Я.В.: Супер-ученым. Но в последние годы, когда он преподавал где-то в Австрии, в Вене — его лекции, изданные богословским университетом, у меня есть, — он уже стал уделять внимание этому контексту, этим почесываниям, чиханиям, всему розановскому материалу. В одной беседе я вижу вдруг, что и Сергей Сергеевич [Аверинцев] об этом почему-то заговорил. Но, жизнь коротка и он, светлая ему память, ушел из жизни. Вот что я хочу сказать по поводу того, кто это («выворачивание») умел делать.